Не вставая с дивана, он поочередно закинул в мусорную корзину все шесть банок. В цель попала шестая. Три очка! Начинаю карьеру профессионального баскетболиста, иронично отметил он, залпом допив стакан, чтобы пропихнуть застрявший в пищеводе имбирь.

Слипающимися глазами он смотрел, как соседка прикрепляет магнитом к дверце холодильника дочкин рисунок. Он разглядел на нем розовую мышку и завалился поглубже на диван. Еще несколько секунд – и Артюр уже спал перед экраном, на котором мелькали черно-белые картинки.

Исламские террористы сегодня ночью неумышленно подорвались при изготовлении бомбы. Эксперты считают, что они при подключении перепутали провода, которые раньше имели синий и красный цвет.

Новость постоянно крутили на всех каналах; Артюр в полусне прослушал ее раз десять, а может, и больше. Бог, если он существует, иногда хорошо все улаживает, подумал он, растирая затылок. Он чувствовал себя совершенно разбитым, мучаясь от чудовищного похмелья.

Он так и спал в одежде. Артюр нажал кнопку на пульте – выключил телевизор, сел, спустил ноги на пол и попал босыми ступнями во что-то вязкое. Свежая блевотина. Артюр ничего не помнил. Черная дыра. Что он делал накануне? Он оглянулся кругом в поисках подсказки. Его квартира превратилась в свинарник. Он не убирал ее несколько недель, а может, и месяцев. Он уперся взглядом в лужу рвоты, и ему захотелось сдохнуть. Я никчемный, я ничтожество, решил он. Если его не станет, никто и не заметит. Он превратится в вонючий комок. Некоторые гадают о будущем на кофейной гуще, а он, Артюр, свое увидел в блевотине, почуял его в ее омерзительном запахе. Что-то показалось ему странным. Он отчетливо различил в луже имбирь. Не может быть, брезгливо скривился Артюр, – неужели я ел эту древнюю гадость, завалявшуюся в шкафу с прошлого года?

Но всполошился он из-за другого. Его усыпленные алкоголем нейронные связи предприняли попытку хоть как-то возобновить осмысленную деятельность. В частности – область коры головного мозга отчаянно пыталась разослать информацию всем участкам, возбуждающим сознание. Вынырнув из умственного тумана, Артюр понял, что не так: цвет корня имбиря. Лежащий среди серой мешанины имбирь вновь обрел розоватый оттенок.

Артюр выудил частично растворенный желудочным соком кусочек имбиря и вытер его бумажной салфеткой. Он и в самом деле был этакого химического розового цвета, типичного для имбиря, который подают в китайских ресторанах, выдающих себя за настоящие японские.

Артюр собрал все кусочки имбиря, тщательно вытер их, разложил на блюдце от кофейной чашки и поставил его на середину низкого стеклянного столика. И глаз с них не сводил – так истинно верующий может созерцать реликвию. Завороженно, боязливо, изумленно и с надеждой. Пятнышко цвета в сером мире.

Затем Артюр принял важное решение: убрать квартиру. Он весело наполнил большой мусорный мешок всевозможными отбросами, которыми было усыпано все. Одежда, сваленная на полу у кровати в его спальне, образовала подобие геологических отложений. Каждый день новый слой носков, кальсон и футболок – все оттенки сланца, известняка и гранита – покрывал вчерашний. Запихнув все это в стиральную машину, Артюр приступил к генеральной уборке. Потом долго мылся в душе. «Я непременно должен показать это нашим», – загорелся он, подставив спину под горячую воду и почувствовав, как похмелье отступает.

* * *

Артюр наспех оделся и с мокрой головой спустился в QG. В такую рань в баре никого не было, кроме хозяина и Жильбера, который пил кофе, сидя у стойки, и читал спортивную газету Горнолыжные курорты пересмотрят классификацию трасс в соответствии с уровнем сложности. Зеленые и синие трассы станут белыми, красные – серыми. Только черные трассы не изменятся.

– Терпеть не могу лыжи, – поморщился Жильбер. – Еще и голова у меня кружится.

– Смотри, Толстяк, чем меня вырвало, – торжествующе заорал Артюр, сунув ему под нос чашечку с пережеванным корнем имбиря.

– Что за гадость, убери немедленно!

– Посмотри на цвет!

– Уже надрался, – вздохнул Толстяк, обращаясь к Жильберу, который оторвался-таки от своей газеты.

Артюр поставил на нее свою посудинку.

Жильбер из тех людей, с которыми лучше дружить. Маленький, не слишком могучего телосложения, поджарый, он производил на окружающих впечатление человека, окутанного тайной. Рябая серая кожа придавала его лицу сходство с устричной раковиной. Подводный вулкан, полвека дремлющий и готовый пробудиться в любую минуту. Спокойная ярость. Носил он неизменно одно и то же черное пальто из чистого кашемира и дорогую обувь, то есть по всем признакам явно не бедствовал. Всякий раз, как Жильбера начинали расспрашивать о его жизни, он пронзал собеседника таким взглядом, что тот немедленно засовывал свою любознательность куда подальше.

– Ну, что это за цвет?

– Убери это от меня, – поморщился Жильбер и снова погрузился в чтение газеты.

– Вы что, не видите, что оно розовое? – в отчаянии взывал Артюр.

Жильбер бросил на него взгляд чернее своего кашемирового пальто. Артюр сделал шаг назад.

– Ах да, возьми, ты вчера забыл. – Толстяк протянул ему подставку под кружку, на которой Артюр записал время встречи в центре занятости.

– И здесь розовое! – завопил Артюр, глядя на сделанную его почерком запись. – Я писал карандашом, раньше он был розовым. И розовый цвет снова появился. Вы что, не видите?

– Да отцепись ты уже от нас. – Тон у Жильбера стал угрожающим.

– Послушай, Артюр, сейчас всем нелегко, – сказал Толстяк, и круги у него под глазами говорили о том же. – Мы все вымотались. Давай-ка я тебе сделаю чашечку черного-пречерного кофе.

* * *

Окрестности биржи. Пьеретта чуть дрожащей рукой толкнула застекленную дверь кафе-кондитерской. «Нам сюда», – сказала она вошедшей следом Симоне; та крутила головой, озираясь. Пьеретта разглядывала прилавок с восхитительными пирожными, особенно ее притягивали наполеоны – по ее мнению, лучшие во всем Париже. Кондитеры и повара точно с двух разных планет, думала звезда кулинарии всякий раз, когда их пробовала.

– Сядем здесь? – предложила Симона и, не дожидаясь ответа, плюхнулась в глубокое кресло с вытертой бархатной обивкой.

Дать отдых натруженным ногам – какое блаженство! Некогда алые виниловые сапоги на танкетке, подаренные самим Дэвидом Боуи после его выступлений в образе Зигги Стардаста, оказались ей великоваты. Для Симоны эти сапоги – машина времени, позволявшая вернуться в прошлое. В беззаботное прошлое, когда было дозволено все, особенно то, что было запрещено.

Пьеретта опустилась на диван по другую сторону низкого столика. К ней приблизился толстый местный кот и запрыгнул на колени.

– И ты тут как тут, – кивнула Пьеретта.

Она поискала глазами хозяина, с которым утром общалась по телефону, но его здесь не было. К ним подошел молоденький официант в короткой куртке и в бабочке.