А ребята сейчас в тёмной, на голых досках.

Не детская, а магазин игрушек. Со всех сторон – самолёты, танки, солдаты разных эпох и размеров. Всего так много, бесконечно много. Повсюду: на полках, на столе, на полу – крылья, гусеницы, сапоги. Зачем столько игрушек, неужели их всех можно любить?

Дали ребятам в тёмную хотя бы одеяла на ночь? Могли не дать. Сегодня первый день – значит, из еды были только чай и пряник.

Баба Настя подарила ему на какой-то из его дней рождения набор солдатиков. Красивые такие солдатики. С большущими бицепсами, голые по пояс. Огромная коробка. Ещё до школы. Да, ему было, наверное, столько же, сколько сейчас младшему Крицыну. Дети были приглашены соседские, мальчик Тоша и девочка Даша. Тоша-Даша он их называл. Он в общем-то и не дружил с ними, хотя оказывался часто в их компании: бывало, баба Настя, когда уходила куда-нибудь в вечернее время, просила маму Тоши и Даши, чтобы Фима побыл у них. Их сажали за стол и давали альбомы с карандашами. Занятие это никому из троих не нравилось. Тоша-Даша пялились мрачно на Фиму и показывали ему язык: ведь это из-за него их усаживали рисовать. Если они брались за карандаши, то чаще всего рисовали дураковатого карлика за руку с Бабой-ягой. Ничего, кроме рисования, Тоша-Дашина мама никогда, кажется, не предлагала. Видимо, опасаясь шума и беготни в квартире.

В тот раз баба Настя решила устроить ему настоящий день рождения, с гостями, с пирогом, с дорогим подарком. А на роль гостей других кандидатур, кроме Тоши-Даши, не было. Они подарили Фиме набор фломастеров. Синий там был исписан.

На обёрточную бумагу бабе Насте не хватило – и без того, наверное, копила не один месяц, – а она хотела, чтобы красиво было. Завернула коробку с солдатиками в цветастую тряпочку. Тесьмой наверху стянула. Отдала ему, обняла голову сухими, громко прошуршавшими по вискам ладонями, ткнулась губами в макушку и отступила на шаг – чтобы удобней было любоваться его радостью, когда будет распаковывать подарок. Тоша, увидев одетую в нелепую тряпицу коробку, хихикнул и шепнул что-то сестре, и та хихикнула тоже. А баба Настя дёргала заартачившийся узел и приговаривала: «Да ты глянь, глянь, мой хороший!»

Нужно уснуть и встать пораньше. Часа три уже, наверное. И сразу к своим. Ещё неизвестно, как всё обернётся.

* * *

Двор обсыпан росой. Трава, пара керамических уток, крицынский «Форд» – всё в росе. Голова тяжёлая с недосыпу. Подошёл к тому борту, на котором была надпись. Пальцем потёр.

Да ладно. Так вышло. Стечение обстоятельств.

Прошёлся медленно вдоль газона – несколько раз сверкнули осколки радуг. Уселся на борт фонтана. Фонтан выключен. Пластиковое дно с сырыми пятнами. Облепленный песком и хлопьями грязи шланг ползёт по дну. И длинный ржавый сосок торчит.

В доме всё ещё тихо. Проснувшись, натянул джинсы и сразу вышел. Неприятно было в чужой детской – ощущение, будто воровать влез. Не стал искать ванную, умылся на кухне.

Спят ещё оба. Надя, та до вечера может продрыхнуть.

Чужой дом, пропитанный чужой жизнью. Населённый вещами чужими, чужими запахами. Чужие лица смотрят с чужих стен. Вся прошлая ночь – чужая, придуманная не для него, по ошибке ему доставшаяся. Валить отсюда нужно. В Стяг, к своим. Хотелось скорее пожать им руки, поздороваться сдержанно, без лишних эмоций: «Как вы, что слышно?». Не доберёшься до них сегодня – «Александр Невский» в наряде, вряд ли пустят. Даже не позвонишь, телефоны-то отбирают. Он однажды просидел в тёмной сутки, за то, что матом выругался. С «крокодила» прыгали, он неудачно приземлился – и вырвалось. Лучше б ему с ними сейчас быть. Гад Тихомиров – разбил их: они в тёмной, а он вот здесь.

И тут ужалило: отчислили! Его отчислили. Встал, пошёл к дому.

Пора было отправляться. Нужно было ещё Надю разбудить, не бросать же её у Кости.

Вдруг остановился. Ритмичное поскрипывание доносилось откуда-то из дома. Сделал пару шагов, прислушался… Даже вздрогнул. Брезгливая оторопь – будто гадость какая-то ему под ноги свалилась.

Да пошли вы все! Достали!

Быстро пошёл вдоль фасада, к воротам. За углом наскочил на лавку, лейку длинноносую с неё сшиб.

Потому и потянула сюда! Девочка с другой стороны улицы… чистенькая такая, такая конфетная…

– Как здоровье? – услышал сверху.

Костя, в длинном махровом халате, стоял на балконе. Физиономия постная. Совсем как вчера, в трактире.

Легко заскочив на подоконник, Фима схватился за узкие балконные балясины, подтянулся и через секунду стоял возле Кости.

– Да нормально здоровье, – сказал. – Не жалуюсь.

Скрип был слышен отчётливо. Что за ерунда?

Кивнув, Костя ответил всё с тем же смурным выражением лица:

– Рад за тебя, – и добавил: – А сестра твоя, слышишь, на тренажёре наяривает. Спортсменка.

– На каком тренажёре?

– Там у нас тренажёр, в маленькой комнате, где она ночевала. Велосипедный. Смазать его пора. Разбудила… Ты чего покраснел-то? Опять, что ли?

Фима сунул руки в карманы.

– Да не опять, не опять. Отвернувшись, Костя сказал:

– Зря вот… Гарцуешь зря после вчерашнего, на балконы прыгаешь. Тебе сегодня лучше бы отлежаться.

– Брось, – нахмурился Фима. – Говорю, всё нормально. У меня бывает.

Встал рядом с Костей. Посёлок просматривался далеко – дом, оказалось, стоял на небольшой возвышенности. Крыши соединились в монотонную мозаику из одинаковых синих поверхностей. Синие крыши Нового Армагеддона. Рекламный экран, к которому они вчера наведались с Надей, был виден отсюда как на ладони. На площади, под вышкой, то и дело задирая головы, неторопливо прохаживались несколько мужчин.

– Убойно смотрится, – сказал Костя. – Сейчас завтракать будем. Вот здесь прямо и накроем. Мы иногда тут садимся завтракать. Вид хороший, правда? Теперь – совсем эксклюзивный.

Прислушался к скрипу тренажёра.

– Смазать надо.

Запахнув полы халата на груди, сказал:

– Знаешь, такое совпадение… Я, когда со старшим своим в последний раз поругался, сразу про вас подумал.

– Что?

– Сразу про вас подумал. Не прибежал бы и Лёшка мой к вам. Тоже фыркает. Мещанство, говорит, махровое мещанство. Ему ведь тоже, как тебе, всё кажется: гниль вокруг. Пусто ему. А я что? Я же лямку тяну. Эх!

«Наверняка Надя всё ему вчера рассказала, и про отца тоже», – почему-то догадался Фима.

Силуэты Шанс-Бурга, утыканные циркулями подъёмных кранов, поблёкли и растаяли позади. Поднявшись из ложбины, автобус облегчённо ахнул и загудел ровней, а Фима прильнул к окну: скоро должна была показаться часовня. Удивился, разглядев: земляной вал вокруг неё, который должны были разровнять ещё вчера, остался нетронут. Слева, со стороны бытовки, задрав сверкающий на солнце ковш, на вал заходил бульдозер.