– Да, отчеты, – еще сильнее покраснел Гейб. – Они не совпадают с тем, что мы… кхм… отправляем. К господину Моретти приходила девчушка из социальной службы, она такая въедливая, что обязательно доберется и до вас.

– Понятно. – Остакусу стало скучно. – Мы решим этот вопрос.

– Нет-нет. – На грубоватом лице Гейба искренний испуг выглядел потешно. – Господин Моретти просил посодействовать девчушке. Она подруга Лилс, ну, вы понимаете.

Остакус откинулся на кресле и задумчиво почесал подбородок. Содействие социальной службе… За пределами Города это назвали бы содействием властям или полиции, но чушь собачья. Они не выходили за пределы Города уже очень давно. И если Моретти ведет свою игру, то Остакус вовсе не собирается ему мешать. В конце концов именно у Моретти монополия в этой неназываемой в черте Города деятельности, а Остакус всего лишь иногда доделывает то, с чем не справляются его головоре… кхм… его кружок по интересам. Кажется, теперь это называется так.

– Передай господину Моретти, что старый Виктор его понял и девчушка не пропадет в наших лабиринтах, – наконец ответил он. – И, Гейб, завязывай уже со своей работой. Выходи на пенсию и устраивайся к нам. Нам тоже нужны хорошие и исполнительные работники.

– Я подумаю, господин Остакус, – окончательно смутился верзила и погромыхал в сторону лифта. Это спуск в подземный офис был не слишком удобным, а вот подъем отличался большим комфортом. Жаль лишь, что не все могли его оценить.

Берт

Тот второй опыт простоял недолго. Плохо прикрепленные перья склеились в сплошную массу, а отсутствие копчиковой железы сказалось на внешнем виде птицы, ее хвост все время уродливо опадал вниз. Но Берт не унывал.

С утра после завтрака и мытья кухни он выделял себе четверть часа на штудирование книг на интересующую его тему, а после пятичасового чая упражнялся на практике. Вскоре он заметил, что на свалке птиц стало меньше, да и отравленный хлеб они брали неохотно. Кошки и вовсе прятались при его появлении. Хитрые твари.

Берт заново перемыл все в доме и устроил незапланированную стирку штор, чтобы успокоиться и подумать об этом. Охота на птиц и бродячих кошек пусть и не наказывалась законом, но и не поощрялась. Берт не очень любил законы за их изрядную избыточность, но зато упорядоченность кодекса его грела, и он нередко листал его наравне с книгами по орнитологии или анатомии. В этих трудах было все предельно ясно и не было неизвестно откуда выныривающих героев с безумными поворотами сюжетов. Кодекс Города был еще хорош тем, что включал самое лучшее из законов стран мира, и оттого чтиво выходило весьма увлекательным.

Конечно, Берт лишь смутно помнил то время, когда предполагалось обойтись без законов вообще. Вроде как человек достаточно высоко поднялся по ступенькам цивилизации и способен сам регулировать права себя и своих близких. Стоило ли говорить, что буквально за несколько месяцев стало понятно, что эта идея не выдерживает никакой критики? Забавно было другое. Пока Город строился, таких сложностей почти не возникало, и администрация Города, тогда представлявшая собой не реальную власть, а лишь наблюдателей и проектировщиков, с облегчением вздохнула, позволяя разойтись статьям с кричащими заголовками на всех языках мира. Уникальный эксперимент шел полным ходом, не встречая на своем пути никаких препятствий. Будущие жители строящегося колосса были космополитичны, доброжелательны к окружению, легко находили общий язык из жестов, ломаного английского и тех слов, что кочевали из языка в язык. Все прения и недовольства словно смыло волной, цвет кожи, возраст, пол и вероисповедание – все это осталось за бортом.

Но это продолжалось лишь до тех пор, пока шло основное строительство. Едва лишь они перестали выживать и начали жить, обзавелись собственными домами, оплели дворы и новенькие дороги коммуникациями, как все то, что разделяло их, вернулось. Стало вдоволь пищи и пресной воды, специальные новейшие климат-контроли избавили Город от перепадов температур и засухи, и жители неожиданно обнаружили, что больше не понимают друг друга. Нет, они по-прежнему могли отстаивать свои мысли на причудливой смеси языков, но этого больше не было достаточно. Дошло до того, что некоторым пришлось поменять район, поселившись ближе к тем, кто казался похожим по духу. Спешно возводились стены и множилось число соцработников, своей комплекцией и хмурым видом напоминающих даже не полицейских, а военных жандармов.

А потом администрация сдалась и сообщила о скором издании свода законов. Кодекса Города. Жители объединились вновь в едином порыве против этих законов, но продолжалось это недолго, и законам предстояло быть. Их писали и целыми сводами вымарывали несколько лет, прежде чем создали то, что теперь почитывал вечерами Берт. Прекрасный образец точно выверенной теории, чистой, безукоризненной и совершенно неработоспособной.

По этой же причине Берт не особо уважал художественные фильмы. Разве что кроме документальных и детективов. В детективах он почти сразу угадывал преступника и остаток фильма наслаждался сбором мелких улик, так неаккуратно набросанных режиссером и сценаристом.

Вот и сейчас он сообразил: будь он на месте легкомысленного Фрэнка, который патрулировал их район чаще прочих, то обязательно бы заметил, что в одном из кварталов неожиданно перестало слышаться щебетание птиц. И кошки стали пугливыми – это уж точно никак нельзя было не заметить. А отсюда недалеко и до неудобных вопросов, доктор будет недоволен, может прописать новые лекарства, а Берт терпеть не мог, когда его считают больным. Одно дело называть себя таковым, но когда это говорят другие – он не мог не злиться.

Конечно, можно ездить по всему Городу, благо он огромен и одинокого человека в транспорте или на улицах никто бы не заметил, но это снова заставило бы Берта выйти за границы своего комфорта, а он давно привык жить с удобствами. Приключения наподобие поездки в районы вроде Северного или Центрального были не для него. Ему хватило и той поездки в магазин Смитсена. Нет уж, должен быть и другой выход.

Так и не придумав ничего стоящего, Берт поплелся с полным тазом тяжелых мокрых штор к реке. Когда у него было ужасное настроение, он всегда позволял внутреннему дикому «я» показаться наружу, и чаще всего это выражалось в стирке на природе. А почему бы, собственно, и нет? Кто-то стреляет из лука, кто-то бегает с перьями на голове или машет дубинкой, а вот он стирает. Предки всех людей стирали прямо у рек, и никакие гринписовцы ему не помешают удовлетворять свои потребности. Равные возможности для всех, помните?

До сих пор он не добрался до берега реки, чтобы привести его в такой же порядок, как сад, и теперь был чрезвычайно удручен этим фактом. Неровно изрезанный берег, на котором в вязкой глине виднелись следы каких-то птиц, а там, где он был круче и ровнее, просто валялся мусор. Пообещав себе взяться за уборку сразу после стирки, Берт подтянул таз к мосткам и с подозрением уставился в воду. Как назло, прямо у мостков располагались заросли тростника, да и на проточную воду, о которой он мечтал, это мало было похоже. Возюкать же чистые шторы в этой стоячей воде не хотелось – мало ли что там могло быть.