На Ганса были нацелены три взведенных арбалета.

— Эй, кащись, вам двоим тящко да хлопотно все это таш-шить, — сказал один из всадников с акцентом, которого Ганс никогда прежде не слышал. Лицо всадника украшала остроконечная борода. — Давайте, мы помошем вам волочшь энто шеребришко.

— Шпокойно, парень, — произнес другой всадник, ехавший в трех футах левее первого. — Полоши-ка свой нощичек и доштань-ка иж-жа пажухи то, што ты только што туда жапихнул. Ешли вынешь не шверток в желеной тряпке, а што-нибудь другое, получишь штрелу прямо в колено. Или в яйща.

— В яйца, — поправил один из его товарищей. Первым ощущением Ганса была злость на себя самого. Именно так должен был чувствовать себя в подобном положении Шедоуспан. Порождение Тени. Увлекся разговором с Мигнариал и игрой с монетами и позабыл о своей обычной осторожности! Следующая мысль была еще страшнее: «Мигнариал!»

— Ох, Ганс!

— Не бешпокойшя, милашка, — сказал первый всадник, соскакивая с коня и отряхивая свой халат, сшитый из грязно-белой домотканой материи. Остальные трое остались в седлах, их арбалеты были по-прежнему направлены на Ганса. — Мы хотим забрать у ваш кое-што, но не тебя, милашка. Нам, тейана, нет нушды швязываться с толштыми кобылами, ошо-бенно беременными!

— Бере… — начала было Мигнариал, но осеклась. Она вдруг осознала, что действительно выглядит именно так — толстой и беременной. Если, конечно, не принимать в расчет лицо.

С некоторым облегчением Ганс осмелился повернуться и посмотреть на Инаса. Нотабль полулежал поверх поклажи и пристально глядел на незваных гостей. Зрачки его глаз были расширены — слишком расширены для такого яркого солнца. Хвост его подергивался, словно натянутая струна под пальцами музыканта.

— Нет, Нотабль, — произнес Ганс, надеясь, что кот поймет его слова и не бросится атаковать троих всадников, вооруженных арбалетами со стальными стрелами.

Вновь повернувшись лицом к грабителям, Ганс сказал:

— А я слышал, что тейана слишком горды, чтобы грабить путников.

На самом-то деле он никогда не слыхал ничего подобного. Единственное, что он знал об этих кочевниках, — это то, что они хорошие бойцы, что они хорошо обращаются с лошадьми и плохо — с женщинами, что они очень независимы и считают себя самым лучшим племенем в мире. Да, и что подлость им отнюдь не чужда.

Один из тейана засмеялся над словами Ганса.

— Это не единштвенная ложь, которую люди ращказывают о наш, парень. Теперь брощь свой свертощек к оштальному шеребришку и отойди подальше.

Ганс повиновался. Он с горечью наблюдал, как грабитель поднимает с песка кусок парусины с лежащими на нем монетами. Звон серебра, ссыпаемого обратно в мешок, на сей раз показался Гансу не столь приятным, как раньше. Судя по всему, с этими монетами придется проститься. Гансу не нужно было смотреть на остальных грабителей даже краешком глаза. Здравый смысл подсказывал ему, что арбалеты по-прежнему нацелены прямо на него.

— Мешок у тебя вешь потрешкался, — сказал первый грабитель. — Похоше, ты долго держал его в воде — в колодсе, што ли? — Грабитель бросил парусину наземь. — Школько шеребришка ты зашунула промеж своих арбужов, девошка?

По-прежнему сидя на земле, отягощенная грудой одежды с запрятанными под нее серебряными монетами, Мигнариал ответила:

— Я человек, и у меня есть имя. Меня зовут Мигнариал. — Она поднесла руку к груди. — И здесь нет ничего, кроме меня.

Ганс с радостью обнаружил, что Мигнариал, оказывается, превосходно умеет лгать! Хвала всем богам — когда она похлопала себя по груди, монеты не зазвенели!

— Ух-х, — раздался голос всадника, сидевшего на лошади примерно в шести футах справа от Ганса. — Как ты думаешь, Квеш, ее можно доить?

Ганс повернулся к тому, кто произнес эти слова. На руке у круглолицего кочевника красовался защитный нарукавник из коричневой кожи. Несколько секунд кочевник смотрел в глаза Гансу, а затем обратился к человеку, который предположительно был предводителем шайки и, судя по всему, звался Квешем.

— Нашемашмачис хемоовлишеж, Квеш, — произнес всадник. Или, по крайней мере, так показалось Гансу. Затем кочевник добавил еще несколько слов.

— Шинк шказал, што у тебя плохой глаз, парнишка, — сказал Квеш, передавая мешок одному из своих товарищей. — Он шпрашивает, штоит ли оштавлять тебя живым.

Ганс по-прежнему смотрел на Шинка.

— Это моя женщина, Квеш. А у Шинка — грязный язык. Однако я не так глуп, чтобы кидаться на взведенный арбалет.

— Хорошо, — кивнул Квеш. — Эй, Аксар, ты пошто вше ешше шидишь позади Шинка? У наш теперь две новые лошади. Поедешь на одной и поведешь другую.

— Мне вше же кажетшя, што она дает молоко, — повторил Шинк, с надеждой глядя на Ганса и держа арбалет наготове.

— Заткнишь, Шинк. Ешли мы взяли его добро, не штоит говорить плохо о его женшшина. Эй, Аксар, щимван!

Аксар вложил свой арбалет в вытянутую руку Квеша, соскочил наземь и направился к лошадям Ганса и Мигнариал. Из-под обтрепанного подола его зеленоватого балахона виднелись добротные сапоги из красной кожи. Бессильно стиснув руки, Ганс перевел взгляд с Шинка на Квеша и постарался немного смягчить выражение глаз.

— Послушай, Квеш, вы сможете купить лошадей на те деньги, что взяли у нас. Забрать у нас лошадей — это все равно, что убить нас.

Квеш покачал головой:

— Твелу нужна лошадь щас. — Он указал на длинную дюну, видневшуюся на востоке. — Тот кочка очшен близко. Шразу за ним — крашивый чоом. Идешь туда, отдыхаешь, уштраиваешь женшшину. Луччее время дойти до опушки — пошле заката. Блише вшего — там. — Квеш ткнул пальцем на северо-восток. — Мы не шобираемшя оштавить ваш умирать. Мы оштавим вам ошла и поклажу. — Гордо задрав подбородок, он добавил:

— Тейана никогда не берут ничшьи вешши!

Ганс проглотил едкое замечание. К его удивлению, Мигнариал произнесла самым естественным тоном:

— Меня зовут Мигнариал, и я ценю твою учтивость, Квеш. А что такое чоом?

Квеш одарил ее милой улыбкой, а затем задрал голову, глядя куда-то в небо.

— Оашиз, — сказал Твел, уже забравшийся в седло Инд-жи. — Ошен хорошша лошадь!

— Верно, — кивнул Квеш. — Наша чоом — по-вашему будет оашиз. Мы поедем в другое мешто. Я обешшаю!

Он направился к своему коню. Сжав зубы и ненавидя себя за свою беспомощность, Ганс смотрел, как Квеш садится в седло. То, что кочевник проделывал это без видимых усилий, отнюдь не улучшило настроения Шедоуспана.

Шинк произнес еще несколько слов на своем шипящем языке. Квеш покачал головой.

— Шинк хочшет обышкать поклажу и женшшину. Нет. Мы взяли доштаточно! Трима улыбаетшя вам, путники! А, вот. — Он сорвал медное кольцо, украшавшее остроконечную луку его высокого седла, и бросил это кольцо Гансу. Ганс стоял неподвижно, и кольцо упало к его ногам. — Держи это. Ешли снова вштретишь тейана, покашжи им это. Они не возьмут у тебя ничшего!