Специфичные изобретения и нововведения нескольких высокоинтеллектуальных и наблюдательных ученых сами по себе не могли произвести аграрную революцию, начало которой датируется серединой XVII века. Если слово «революция» в данном контексте звучит слишком громко, учитывая его коннотации, то «эволюция» вполне точно характеризует этот период. Препятствий на пути прогресса было множество. В сельской местности процветал консерватизм, а способы возделывания земли и разведения домашнего скота практически не менялись на протяжении тысячи лет. Старые привычки и предрассудки фермеров держались так же крепко, как деревья держатся корнями за почву, а любой, кто сомневался в эффективности применяемых методов, воспринимался как богохульник, не веривший в Провидение. По словам писателя Джона Обри, до середины XVII века «любую попытку внести изменения в сельское хозяйство, несмотря на очевидную выгоду, встречали с огромным недоверием».

Было бы рискованно выделять одну причину, которая могла спровоцировать те значительные перемены, которые начались в конце XVII века, однако определенный импульс мог возникнуть благодаря усилиям Королевского общества, которое провело исследование по вопросам дренирования почв и ротации сельскохозяйственных культур. А с учетом падения цен в начале XVIII века проблема получения прибыли любыми возможными способами встала особенно остро.

Размах мероприятий по «огораживанию»[35] послужил еще одной причиной изменений. Огораживание, позволявшее расширять землевладения за счет присоединения общинных полей и пастбищ, представляло собой характерную черту английского сельского хозяйства начиная с XIV века. Из-за него вспыхнуло крестьянское восстание Уота Тайлера 1381 года, а затем восстание Джека Кэда 1450 года. Огораживание стало темой нескончаемых общественных дискуссий, особенно после выхода в свет «Утопии» Томаса Мора в 1516 году, в которой автор порицает превращение пахотных земель в пастбища. По его словам, «овцы стали пожирать людей».

Такие факторы, как рост населения, ограниченность ресурсов и цены на продукты питания, в совокупности привели к тому, что земля стала наиболее желанным из всех благ. Когда феодальные связи были разрушены, а законы манориального общества перестали работать, у зажиточных граждан осталось лишь одно требование – как можно больше земли. В XVI и XVII веках это было интуитивным законом жизни. Чем большими землями владел человек, тем более влиятельным он становился. Чем более могущественным был человек, тем проще ему было узурпировать традиционные, хотя и неписаные крестьянские права, например право на сбор колосьев, оставшихся после уборки урожая, или сбор хвороста в помещичьих лесах. Контроль власть имущих над землей существенно расширился.

Появилась новая группа землевладельцев, и вскоре джентри стало составлять существенную часть парламента. Таким образом, они получали государственную защиту, которая, однако, не распространялась на мелких свободных землевладельцев – фригольдеров и крестьян. Те, кто уже имел в собственности землю, приобретали новые участки по соседству, планируя в один прекрасный день объединить их – таким образом они получали манориальные права представлять свои районы в парламенте; они выкупали «права на распределение приходов» или землю, причитавшуюся священникам. Землевладельцы мечтали, чтобы их наделы простирались от горизонта до горизонта, а плоды трудов были обильными. Тех, кто владел многим, несомненно ждало еще больше.

До середины XVIII века договоры об огораживании заключались посредством личных переговоров, в которых, без сомнения, имели место взяточничество и шантаж, однако здравый смысл и взаимовыгода все же играли основополагающую роль. Владельцы большого количества наделов в рамках традиционной системы общинных земель могли объединяться или меняться участками, чтобы, например, получить необходимое количество пахотных земель и пастбищ. Другой способ предусматривал частные инициативы для продвижения актов в парламенте. Первый акт был предложен в 1604 году, однако золотой век парламентских огораживаний, если такой термин вообще применим к данному явлению, пришелся на вторую половину XVIII века. Вне всяких сомнений, члены парламентской комиссии, нанятые для проведения различных исследований или оказания содействия в разрешении конфликтов в отношении спорных земель, негласно поддерживали реформы сельского хозяйства. Это был своего рода дух времени. Однако в результате нарушилось равновесие, интересы протестующих горожан или беды «маленького человека» оказались забыты. Правда, чтобы маятник качнулся в сторону лендлордов, которым принадлежало 75 % всех земель страны, им пришлось привлечь на свою сторону суды, игнорируя при этом основную массу мелких землевладельцев.

Как только у фермера появлялась земля – каким бы способом он ее ни получил, – он мог делать все, что захочет, не советуясь с соседями. Преимущества усовершенствованного дренирования почв и ротации культур повысили урожаи; обнесение частных земель заборами и изгородями, а также новые постройки, необходимые для хранения, благоприятствовали созданию абсолютно нового сельскохозяйственного ландшафта. Кроме того, более крупные фермеры охотнее пробовали новые методы, которые позволяли повысить производительность труда. Впервые заговорили об эффекте масштаба и о рождении сельскохозяйственной промышленности, основанной на рыночных силах.

Постепенно менялся облик английских земель. Характерное сходство сельской местности с шахматной доской, с деревянными или каменными заборами, разделявшими поля, являлось прямым следствием изменений середины XVIII века. В начале XIX века поэт Томас Бэчелор в поэме «Прогресс сельского хозяйства» (The Progress of Agriculture; 1804) указывает на изменившийся ландшафт:

Ласкающие слух строки Бэчелора резко контрастируют с бунтами против политики огораживания, исками против принудительного отчуждения общинных земель и гневными выступлениями против упразднения прав общины в сельской местности. Многие мелкие фермеры и крестьяне превратились в обычных рабочих, нанимаемых на работу в соответствии с сезонными тарифами. Поместные дворяне, более зажиточные землевладельцы и крупные арендаторы фактически держали контроль в своих руках. Крестьяне и йомены – мелкие землевладельцы, которые когда-то были основой сельскохозяйственной иерархии, стали постепенно сдавать позиции и в конце концов исчезли. Так выглядела социальная революция в сельской местности.

Когда члены парламентской комиссии направлялись в тот или иной район, чтобы оценить ход огораживаний, они часто сталкивались с угрозами, нежеланием сотрудничать, волокитой и нелепыми слухами о разрухе в отдельно взятом поселении. Такая враждебная и зачастую озлобленная реакция олицетворяла последний оплот традиций, обычаев и привычек, которые рушились под натиском прагматической силы денег и эффективности.