к вискам и запускала пальцы в густые пышные волосы. Эта привычка напомнила мне мадам Триаль, мою первую учительницу. И точно таким же наставительным тоном мадам Триаль повторяла:

— Старайся, Доминик, старайся! Кому много дано, с того много и спрашивается!

Дождь и нравоучение порядком испортили мне настроение, и я упрямо возразил:

— Понятия не имею, как помочь этому господину! Он утверждает, что прочёл какую-то книгу и теперь ему кажется, что он скоро проживёт или уже проживает её сюжет. Насколько я понял, у этого романа печальный конец, и Натан Хейм боится, что с ним случится то же, что и с литературным героем, которого якобы предала женщина.

Ярость погоды не угасала, раскаты грома вызывали у меня зябкую дрожь во всём теле. Над Парижем нависло страшное ненастье. В кромешной темноте с устрашающей частотой вспыхивали ослепительно-белые молнии. Грозы с детства внушали мне если не страх, то какое-то дурное предчувствие, а дождь вызывал утомление. Непогода всегда ассоциировалась у меня с печалью и потерей надежд.

А Мойра Шахор вела себя так, словно погрузилась в родную стихию. Она сидела неподвижно, закрыв глаза, и с наслаждением слушала, как хлещет вода из тяжёлых туч.

Чтобы отвлечься от неприятных ощущений, я стал рассматривать интерьер гостиной. В дальнем углу стоял монументальный стеллаж из старого почерневшего дерева, невольно притягивающий взгляд. Вспышки молний высвечивали на его полках книги в причудливых переплётах, обтянутых синим и белым шёлком. Любопытно, что читает загадочная мадам Шахор? Пророчества Нострадамуса? Тибетскую книгу мёртвых? Или «Святую магию» Абрамелина?

Мои размышления прервал грохот напольных часов, стоявших бок о бок со стеллажом. Они пробили полночь. Я старался не шевелиться, чтобы не спугнуть госпожу Шахор, но моё беспокойство всё же передалось ей. По рукам у меня пробежали мурашки, в голове один за другим лихорадочно вспыхивали вопросы: «Как могла наступить полночь, если я пришёл к ней около шести вечера? Неужели я сижу здесь так долго? Как это возможно, ведь мы разговариваем всего полчаса?» Сомнения беспорядочно метались внутри меня, незримо задевая Мойру.

Она встала из-за стола, распахнула окно, потом зажгла свечу, от которой исходило пряное благоухание. Её запах отдавал то корицей, то апельсином, то альпийскими травами. Я наслаждался волшебным ароматом, он умиротворял, словно тихоокеанский бриз.

Не знаю как, но гостиная вдруг наполнилась полумраком, тишиной ночи, и лишь маленький огонёк неслышно двигался перед моими глазами. Я чувствовал внутренний трепет. Какие ещё испытания готовит мне таинственная гречанка?

Вдруг я ощутил, что в комнате со мной находится не красавица Мойра Шахор, в присутствии которой я ощущал приятное волнение, а высокий мужчина. Он казался бы вполне привлекательным, если бы не смертельно бледное лицо и свинцовые тени вокруг запавших глаз. Одет незнакомец был изысканно, но несколько старомодно, как одевались полвека назад: узкий костюм, широкополая шляпа-федора, блестящие ботинки-броги. Он беспорядочно метался по гостиной, не производя ни звука.

Вглядевшись, я понял, что это не человек в привычном смысле этого слова. Он не отбрасывал тени и скользил по комнате, не касаясь пола ногами. Призрак, живой мертвец, вампир?

Я похолодел от инстинктивного ужаса, который люди испытывают перед сверхъестественными явлениями, и едва не потерял сознание. Свеча горела и трещала, но при этом в гостиной царила тьма.

Жуткий пришелец приближался ко мне, я слышал, как шелестела его одежда, и мой затылок обдало жаром. Я выкрикнул: «Кто вы такой? Что вы такое?»

Видя, что я шевелю губами, покойник напряжённо прислушался, но его постигло разочарование: я словно онемел, хоть и кричал изо всех сил. Нереальное, жуткое, словно сцена из фильма ужасов, происходило на самом деле. Я затих в отчаянии. Теперь не оставалось никаких сомнений: меня поразило безумие.

Но тут мертвец приложил указательный палец к губам и произнёс:

— Ш-ш-ш… идём со мной!

Одной рукой он схватил меня за ворот рубашки и поднял так, что мои ноги, бессильно болтаясь, повисли в воздухе. Я зажмурился от страха: похоже, упырь пришёл по мою душу. Он сама смерть, тёмный демон. Моё сердце замерло, сознание угасло.

Когда я открыл глаза, всё вокруг было залито ярким светом. Подняв голову, я невольно сощурился, ослеплённый солнечными лучами. Мы с мертвецом стояли на краю мира среди багряных туч, под кроваво-огненной зарёй. Внизу простиралась бездонная пропасть, по отвесным стенам которой стекали бурные потоки. На горизонте вдали виднелись лиловые горы.

Разум мой был затянут пеленой. Безудержный страх сменился безмерным умилением перед красотой пейзажа. «Где я: в раю или аду? Если это пекло, то почему здесь так красиво? Это конец моей жизни или начало?»

Покойник-провожатый протянул руки к горизонту и замер. Я почувствовал, что уголки моих глаз увлажняются, и заплакал. Внезапно мы поднялись в воздух и полетели, словно два облака. Мы мчались над лесами и долинами, морями и океанами, обогнули земной шар и оказались в деревушке, где я родился и провёл детство. Вот увитая плющом каменная водонапорная башня, вот церковь, а за нею — старинное кладбище, окружённое столетними дубами и вязами. Речушка, в которой мы с Сержем Тардом купались в жаркие дни, школа, куда мы каждый день ходили вместе…

Мне казалось, что это удивительно яркий и реалистичный сон, в котором я вижу себя самого со стороны. Вот я, белокурый маленький мальчик, утомлённый долгим днём, ложусь в свою мягкую постель. В комнату входит мама, и мне не терпится рассказать ей о своих приключениях на обширном дворе за родным особняком, где растут яблони и вьётся виноград. Я резвился там, забегал на крыльцо и играл с нашим милым пёсиком-йорком по кличке Хуан. Мама ласково гладит меня по волосам и спрашивает:

— Хочешь, почитаем сказку? «Кота в сапогах» или «Мальчика-с-пальчик»?

Картинка перед моими глазами сменилась, словно кто-то повернул игрушечный калейдоскоп с цветными стёклышками. Я увидел себя подростком лет пятнадцати, долговязым, с модной тогда лохматой стрижкой маллет. Рука об руку я иду с соседской девчонкой Аделаидой по лугу, заросшему густой, словно махровый ковёр, травой. Я рассказываю подружке какую-то историю о призраках и колдунах, рисуюсь изо всех сил. А как иначе, это ведь моя первая любовь! Девочка дрожит и закрывает лицо руками. Я смеюсь. Откуда ни возьмись навстречу нам выскакивает заяц, и Аделаида вскрикивает и бледнеет, как будто от испуга у неё случился разрыв сердца.

— Ай, Доминик! Спаси, помоги!

А я смеюсь ещё громче…

Я понимаю, что эта картинка — всего лишь яркое воспоминание. Но чувство безмятежной юной радости заполняет мою душу, как будто я снова вернулся в свои пятнадцать лет.

Впрочем, счастье мгновенно сменяется тяжёлой тоской. Я