– Небогатый ты мне выбор предлагаешь, – И, словно еще чуточку поразмыслив, продолжила с наигранным сомнением в голосе: – Пожалуй, я могла бы выбрать тебя, если ты прекратишь меня оскорблять. Про честь офицера ты хорошо помнишь, однако про мою, девичью честь, забыл напрочь.

Николай усмехнулся в усы:

– Нет, милая, это ты забыла о девичьей чести. О какой чести ты можешь говорить, если с тобой позавчера не переспал только импотент? Впрочем, таковых в нашей компании не нашлось. И не говори мне, что это в твоей жизни первая групповушка – мне о тебе давно забавные истории рассказывали, да я все верить отказывался: быть того не может, чтобы Паулина Видовская, такая милая, скромная девушка, оказалась конченной проблядью. Так вот, дорогуша: мне будет очень нелегко все забыть, однако даю тебе слово офицера, что никогда в жизни не напомню о твоем прошлом. Этот разговор в нашей совместной жизни будет единственным, и то лишь для того, чтобы расставить точки над «и». Чтобы не было у тебя соблазна без конца укорять меня тем, что ты, такая вся из себя возвышенная скромница-красавица, пошла на невесть какой мезальянс, выйдя за меня замуж. А потому запомни на всю жизнь, что это ты у нас в семье – шлюха и блядь в прошлом, а я – честный офицер, по благородству души решивший избавить тебя от позора.

У Паулины закружилась голова и кровь прилила к лицу. В висках пульсировала мысль: почему, ну почему он с таким упорством называет ее шлюхой? За то, что переспал с ней разок, и уже сразу шлюха? А что значили его слова о групповушке, что за грязные инсинуации, что за намеки о том, что импотентов в их компании не оказалось? А ведь, она это точно помнила, в той компании она была единственной дамой. Неужели?… Да быть такого не может, – от одной мысли о таком ужасе Паулина отшатнулась. Нет, нет, не может быть, это неправда! Хотя… Нет, все равно нет! И пусть она ничего не помнит об этой вечеринке, как и обо всех предыдущих, пусть она помнит только то, с кем проснулась наутро, все равно не может быть, чтобы…

– Почему, – едва прошептала она. – Почему ты так говоришь обо мне? Какие групповушки? Почему ты все время называешь меня шлюхой?

– А как тебя назвать? – искренне удивился Николай. – А как бы ты сама назвала…ммм, барышню, в одиночку обслуживающую восьмерых мужиков? Причем даже не удаляющуюся для этого в отдельную комнату, а с видимым удовольствием проделывающую это на глазах возбужденных кобелей? Можно, конечно, найти другие эпитеты, однако вряд ли они будут звучать более нежно, да и суть исказят. Ведь я не могу назвать тебя проституткой: ты же не взяла ни копейки ни с меня, ни с остальных. Единственная плата за твои услуги – шампанское, но это такие мелочи, обычный разогрев перед сексом. И хватит об этом. Ты думаешь, мне приятна мысль о том, что моя будущая супруга – шлюха с большой буквы?

На глазах Паулины выступили слезы. Господи, неужели вся эта грязь – правда?!

– О, прости, детка, я, кажется, уже нарушил свое обещание не напоминать тебе о прошлом. Но я обещал тебе не делать этого с завтрашнего дня, а сегодня потерпи чуток, прочувствуй напоследок всю низость твоего падения. Хорошо хоть я пленку засветил – ребята ведь «нащелкали» море пикантных кадров с участием Паулины Видовской. Причем старались, чтобы в кадр попали не только твои прелести, но и личико, искаженное гримасой экстаза. Впрочем, я не уверен, что таких фотографий не наделали раньше. А потому вот тебе мое офицерское слово – отныне и навсегда сцена для тебя под запретом: того и гляди, какая-нибудь сволочь надумает шантажировать, или еще лучше, сугубо ради развлечения пустит эти фотографии в народ. Так что обрати внимание и оцени мое благородство: не каждый рискнул бы на тебе после этого жениться. Ну все, так и быть, забыли о прошлом. Вернее, считай, что я забыл, а ты помни, кто ты есть на самом деле. Помни, что ты шлюха и тварь, и цени мое мужество и благородство.

* * *

– Ааах, – вырвалось из Ирининой груди.

Самолет провалился в очередную воздушную яму, и по лицу Ирины разлилась бледность. Постепенно дыхание восстановилось, и она повернулась к собеседнице:

– Ох, простите великодушно, никак не могу привыкнуть, – на ее лице сквозила извиняющаяся улыбка. – А вы не боитесь?

Соседка уверенно покачала головой. Она улыбалась так открыто, лицо ее было таким обаятельным, таким знакомым, что Ирина не выдержала:

– Я вот все смотрю на вас, и пытаюсь припомнить – где я могла вас видеть? Сначала думала – показалось, а теперь просто уверена, что я вас знаю. Напомните, где мы встречались? Я не кажусь вам знакомой?

Соседка задорно рассмеялась:

– Нет, я вас точно никогда раньше не видела. Да и вы меня вряд ли встречали. А лицо… Что лицо? Оно ведь может быть на кого-нибудь похожим, правда?

– Тоже верно, – с облегчением ответила Ирина. – Значит, обозналась. Оно и лучше. Мне бы не хотелось, чтобы эту историю узнали мои знакомые. Так мы точно не встречались раньше?

– Нет-нет, продолжайте, Вы очень интересно рассказываете. Я люблю такие истории. Так что там было дальше?

* * *

Ирина обожала Новый год. Она вообще была женщиной сентиментальной, расплакаться могла даже при просмотре совершенно нейтральной сцены фильма, не говоря уж о выжимающем слезу финале мелодрамы. Новый же год был для нее и вовсе чем-то таким, отчего сжимается сердце и перехватывает горло. Она уже привыкла, что, начиная с последних дней ноября ее мысли упорно стремятся к Новому году. В выходные ей непреодолимо хотелось посмотреть какой-нибудь щемящий душу рождественский фильм. Засыпая, она продумывала до мелочей новогоднее меню, убранство стола и даже украшение домашнего торта – ведь это должен быть не обыкновенный торт, а непременно новогодний, а стало быть, обязательно должен быть белым (обсыпать кокосовой стружкой, или сахарной пудрой? а может, просто покрыть обыкновенным масляным кремом?), а на белом поле хорошо бы нарисовать зеленую елочку (выложить кусочками киви, марципанами? а может, в обычный крем добавить зеленого красителя? или вырезать из бумаги форму елочки, и, как на трафарет, насыпать опять же кокосовую стружку, только крашенную, а потом бумагу аккуратненько снять?). И чем ближе к Новому году, тем чаще на ее глазах выступали слезы.

Это был уже третий год, когда на корпоративные вечеринки сотрудники допускались с законными половинами. Впрочем, обязаловкой новые правила пока еще не стали, а потому Ирина, как и в прошлом, и в позапрошлом году, явилась на праздник без Сергея.

Как обычно, праздновали двадцать восьмого декабря. Генеральный директор прекрасно понимал, что ни двадцать девятого, ни тем более тридцатого собрать коллектив разом не удастся: среди сотрудников было немало женщин, а им, хозяюшкам, сложно будет вырваться из дому накануне праздника – каждая уважающая себя женщина в эти дни занята хозяйством, столом, собственной персоной. Двадцать же восьмое декабря подходило для празднования как нельзя лучше: настроение уже праздничное, хлопотать же по хозяйству еще рановато, а потому ни одна сотрудница не будет чувствовать себя преступницей, отрывая от дома, от семьи драгоценный предпраздничный вечер.