у самой шеи впились в кожу несколько черных крупинок. Он выковырял их иголкой, посмотрел в зеркало на округлившееся лицо. Улыбнулся, потрогал бледную после стрижки, покрытую шрамами голову, показал зубы.

Вышло не очень. Какая-то тонкая заноза сидела в его мозгу и свербила, свербила исподволь, мешала расслабиться, раз за разом подбрасывая страшные картины. Еще совсем недавно Монгол убеждал Тома, что все не так плохо. Тогда он был на сто процентов уверен в своих ответах, посмеиваясь впечатлительности товарища. Но к ночи пришла трезвость, и его стали разбирать сомнения.

«Вряд ли он запомнил меня, тем более не местный», – убеждал он себя, но это треклятое «вряд ли» все портило, не давало успокоиться.

Главной проблемой их небольшого города было то, что все друг друга если не знали, то видели, если не общались, то имели общих знакомых. Менты в пивбар наверняка уже приезжали, а неформалов в городе не так много. Опросят окрестных жителей, выйдут на цыган. Допустим, цыгане расскажут им, что мы из Конотопа. Если они приедут в Конотоп, то, конечно, никого не найдут. Но цыгане скорее всего ничего не скажут. А вот продавщица… Вспомнит ли она его длинноволосого приятеля? Конечно, вспомнит. Расскажет ли об этом ментам? Расскажет. Если менты узнают про длинные волосы, то могут прийти на любой концерт, и найдут там Тома в два щелчка. Загулять концерт? Или вообще уйти из группы? Ну хорошо, он уйдет, а Том? Скорее всего – нет. Сдаст ли он его, если нажмут? Ментам, допустим, и не сдаст, но… Если заведут дело и там всплывет его приятель, то и Бес вскоре узнает его адрес. Занедорого. И что потом? Нужно будет с ментами решать. Но менты – это полбеды. Вторая проблема – компания подстреленного. Что это за люди? Залетные, как и он? Тогда что они делают здесь? Вопросы, вопросы.

– А может, и не будет ничего? – вдруг усмехнулся он. – Может, менты не приедут, и все. А я тут себе хожу, накручиваю.

Его взгляд упал на журнальный столик в углу комнаты. Там, на почетном месте между колодой карт Таро и зеленой нефритовой пирамидкой лежала мамина Библия.

– Как там она гадает? – он взял тяжелую, как кирпич, книгу с витиеватыми золотыми буквами на обложке, наугад открыл ее, и, ткнув пальцем, вслух прочитал:

«Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым. Нет у него ни начальника, ни приставника, ни повелителя; но он заготовляет летом хлеб свой, собирает во время жатвы пищу свою. Доколе ты, ленивец, будешь спать? Когда ты встанешь от сна твоего? Немного поспишь, немного подремлешь, немного, сложив руки, полежишь: и придет, как прохожий, бедность твоя, и нужда твоя, как разбойник…»

– Да нет, я не об этом… – он захлопнул книгу, снова открыл ее ближе к концу, и вновь прочитал:

«Никодим, приходивший к Нему ночью, будучи один из них, говорит им: судит ли закон наш человека, если прежде не выслушают его и не узнают, что он делает? На это сказали ему: и ты не из Галилеи ли? Рассмотри и увидишь, что из Галилеи не приходит пророк. И разошлись все по домам».

– Ничего не понятно, но последнее прямо в точку! – невесело засмеялся он.

Дачный телефон

Мать уже спала, когда Том добрался до дачи. Скрипя половицами, долго бродил по своей комнате. Перед глазами вновь всплывало перекошенное лицо Беса и красная вспышка, эхо которой тонким комаром все еще пищало у него в ушах. Это воспоминание затаившейся угрозы, отсроченной расплаты время от времени возвращалось холодным шершавым страхом. В доме было душно.

– А, будь что будет, – пробормотал он, вышел во двор, закурил. Ночь была теплой и звездной. Земля отдыхала от дневного зноя. Блаженная тишина царствовала вокруг. В ней было что-то весомое, мудрое, совершенное.

Он жил на даче все лето, отсюда же ездил на репетицию. В отличие от их небольшого городка, здесь почти никогда не было пьяных драк или шумных разборок. Дачники знали друг друга, здоровались и ходили в гости, менялись рассадой, вместе отмечали праздники. Дача была иным, более уютным и совершенным миром. Миром взаимовыручки и неизменно приподнятого настроения.

Он посмотрел на небо. Где-то там обитал его приятель Ванька, туда уже переселились многие его друзья. «Почему я еще здесь? Кто это решает?»

Чужая смерть будто выбивала на время пыль из мозга, заставляла встряхнуться, осознать заново остроту жизни, лишь добавляя к ней муторную душевную боль. Каждый миг перед лицом смерти становился важнее, весомее. Его нужно было ценить, не прожигать напрасно. Погибшие друзья на время становились будто немым укором, грозили пальцем из небытия, заставляли быть предельно собранным. Они требовали услышать в себе эти крупицы истины, удержать их в сознании, не растерять со временем… Но разве они сами дорожили этой истиной? Разве берегли себя, разве тряслись над своим временным жильем из костей и мяса? Разве хоть кто-нибудь из них не хотел, чтобы на его похоронах звучал веселый и бодрый рок-н-ролл? Так почему этого не происходило?

– А что со мной могут сделать? – Том только сейчас заметил в своей руке дымящийся окурок и усмехнулся. – В худшем случае к Ваньке отправить.

Ему стало легче.

* * *

Когда он проснулся, мать уже ушла на работу. На столе, на огрызке бумаги ровным почерком значилось: «Еда в холодильнике. Поешь – поставь назад, если останется. Мама».

Голова раскалывалась. Перед глазами снова ярко и тревожно всплыл вчерашний день. «Хорошо все-таки, что это было далеко от дома», – подумал он, наливая в мойдодыр ведро воды. Умываясь, глянул на себя в зеркало, убрал в резинку волосы. «Может, подстричься?». Ему стало стыдно перед собой за это мимолетное малодушие. Ванька бы так не поступил. Он бы еще и назавтра пришел в «Ромашку» и навел там шухера.

Том вышел на двор, глянул на голубое, безоблачное небо и побрел к озеру. Его дальний обрывистый берег то и дело мелькал впереди, за дачными домиками и садовыми деревьями. Рыбаков здесь давно не было: с тех пор как рыбхоз перестал запускать малька, всю рыбу выбили электроудочками.

Быстро раздевшись, оглядел берег, привыкая глазом к искрящейся ряби, втянул носом пресный аромат тины, шумно продышался. Затем разбежался, нырнул, и, не закрывая глаз, сразу взял в глубину, – туда, где зеленовато-бурая тьма становится черно-коричневой и по-настоящему холодной, а в ушах появляется свист. Досчитав до тридцати, повернул вверх, и, отфыркавшись, с наслаждением растянулся на водной глади.

«Хорошо получилось. В первый раз всегда хорошо.