Этот спор еще не закончен, но кое-что уже можно сказать определенно. Сотрудничество с «органами безопасности», «характеристики» на своих товарищей вплоть до «разоблачения» некоторых из них, публичное осуждение разнообразных «врагов» и беспрекословное одобрение любых решений руководства ВКП(б) и Коминтерна — все это было нормой жизни для тех партийных, государственных и коминтерновских функционеров, которые хотели остаться не просто «в обойме», но и на свободе. Одних это заставляла делать вера в идеалы, за которые они боролись, других — убеждение в непогрешимости советского руководства, третьих — страх за свою жизнь или жизнь своих близких, четвертых — карьерные соображения, пятых — все сразу. Тито, скорее всего, относился к последним.

«Мой долг революционера, — говорил он, — обязывал меня не критиковать, не помогать враждебной пропаганде против СССР… И мной, и многими другими из нас руководила тогда одна мысль: не сделать ничего, что могло бы навредить дальнейшему развитию международного коммунистического движения»[62].

Тито в 1930-е годы жил по правилам, которые были установлены другими. Через много лет он искренне будет ужасаться царившей в Советском Союзе обстановке, но не станет скрывать, что составлял «характеристики» на товарищей. Он утверждал, что старался делать это с большой осторожностью. Но о том, что некоторых из них он называл «ненадежными», «слабыми в политическом отношении», а то и прямо — «вредителями», Тито не говорил ничего.

Вряд ли его действия можно назвать доносительством в чистом виде, но некоторые из его поступков, которые тогда органично вписывались в портрет твердого коммуниста-революционера, уже через 20–30 лет могли бы показаться весьма сомнительными с точки зрения морали и нравственности. И скорее всего он сам это хорошо осознавал. Вопрос о том, как он выжил в условиях, когда почти все руководство партии погибло во время репрессий, бродил за ним всю жизнь как призрак коммунизма.

Осенью 1935 года у Тито появилось новое увлечение. Это была Йоаганна Кениг, жена одного из руководителей германского комсомола Эрнста Вольвебера, осужденного в Германии на 15 лет каторги. В Москве она работала под партийным псевдонимом Эльза Люция Бауэр. В 1935-м ей только-только исполнился 21 год. Она работала в аппарате Коминтерна и тоже жила в гостинице «Люкс», где они с Тито и познакомились.

О Люции Бауэр сохранилось очень мало сведений. Осенью 1936-го они с Тито решили пожениться. Тито волновала судьба сына Жарко. По некоторым данным, он хотел, чтобы они втроем переехали в Югославию, когда появится такая возможность и когда им подберут надежные документы[63]. Этого, однако, так никогда и не произошло.

13 октября 1936 года в загсе Октябрьского района Москвы — в том самом, который недавно разводил Тито и Пелагею, — был зарегистрирован брак Фридриха Вальтера и Люции Бауэр[64]. Им оставалось быть вместе только три дня. 16 октября Тито отправится на очередное задание Коминтерна за границу и больше Люцию никогда не увидит.

О причинах отъезда Тито из Москвы известно с его собственных слов. Обстановка в ЦК КПЮ, который тогда находился в Вене, складывалась «нездоровая» — не прекращалась фракционная борьба. В итоге членов ЦК КПЮ вызвали в Москву и сняли со своих постов, оставив только Милана Горкича.

Руководство Коминтерна утвердило состав нового политбюро ЦК КПЮ. Генеральным секретарем был назначен Гор-кич, а организационным секретарем — Тито. Тито предложил, чтобы руководство партии вернулось в Югославию, но Горкич выступил против. В конце концов приняли решение разделить руководство партии: генеральный секретарь должен остаться за границей, а часть политбюро во главе с Тито — отправиться в Югославию. Коминтерн эту идею одобрил[65]. Гор-кичу предоставили право вето на все решения, которые принимало руководство КПЮ. Тито согласился на такие условия.

Если верить Тито, то он фактически становился вторым человеком в партии и руководителем всей ее работы в Югославии. Однако обнаруженные в последнее время архивные документы показывают, что никаким организационным секретарем Тито не был. Руководство КПЮ состояло из секретаря Горкича и четырех членов так называемого «оперативного руководства» — Тито, Сретена Жуйовича, Родолюба Чолаковича и Адольфа Мука. Все они имели одинаковые полномочия.

Не подтверждается также, что именно Тито получил особые полномочия — руководить работой партии в Югославии и подготавливать условия для создания руководства КПЮ, которое находилось бы непосредственно в стране. Но если так, то с каким заданием он поехал в Югославию?

16 октября 1936 года Тито с югославским паспортом на имя Ивана Кисича выехал из СССР. Он добрался до Вены, где встретился с руководством КПЮ. Но ехать в Югославию почему-то не торопился и еще полтора месяца колесил по различным европейским городам. В чем состояла задача его миссии — остается тайной.

8 декабря в Вену из Москвы вернулся Горкич. На заседании политбюро было принято решение о переезде ЦК КПЮ в Париж, а Тито получил новое задание — ехать в Югославию для подготовки югославских добровольцев, которые хотели бы помочь Испанской республике «в борьбе против фашизма». В Испании летом 1936 года начался мятеж генерала Франко.

Но и это задание Тито не торопится выполнять. Все это выглядело очень странно. Но если Тито так поступал, значит, у него была на это санкция еще какой-то, более важной, чем Милан Горкич, «инстанции». Ею могла быть только Москва. Такое странное поведение Тито иногда объясняют тем, что он выполнял задание коминтерновских или советских спецслужб, занимаясь воссозданием сети их агентов, сильно потрепанной провалами и арестами[66].

Между тем в январе 1937 года в Москве начался новый политический процесс. На этот раз на скамье подсудимых оказались 17 бывших партийных и государственных руководителей СССР — Пятаков, Радек, Серебряков, Сокольников и другие. 13 из них были расстреляны. Тито откликнулся на приговор в газете «Пролетер», нелегальном органе КПЮ. Он писал, что «гнев советского народа и пролетарская правда своей силой свернули головы этих невиданных злодеев», что даже «честные американские специалисты», работавшие в Советском Союзе, подавали в отставку, так как не могли терпеть преступлений в экономике «разных Пятаковых и др.»[67].