Весной 1938 года активность Тито в партийных делах просто «зашкаливает». В начале мая он создал так называемое «временное руководство КПЮ», в которое вошли Кардель, словенец Франц Лескошек, Ранкович, Джилас, Иво Лола Рибар и другие.

В июне Тито решился на рискованный шаг — просил разрешить ему приехать в Москву.

Только поездка в Москву могла сделать его признанным главой партии, но при этом он прекрасно понимал, что может никогда не вернуться оттуда, как и Горкич. В то время для коммуниста Югославия и тем более Париж были, пожалуй, более безопасными местами, чем столица «первого в мире государства рабочих и крестьян».

«Ситуация в нашей семье (партии. — Е. М.), — писал Тито Димитрову, — требует, чтобы наш вопрос решился как можно скорее. Поэтому прошу тебя сделать все, чтобы я получил разрешение на въезд…» Однако Димитров молчал. Тито написал ему снова, но только 8 августа ему наконец-то дали въездную советскую визу.

Как теперь известно, он получил ее во многом благодаря своему знакомому по пребыванию в Москве Иосипу Копиничу. Копинич формально учился в Коммунистическом университете нацменьшинств Запада и Ленинской школе, но на самом деле проходил в СССР «спецподготовку». В югославской литературе Копинича неизменно называют человеком, который был связан с советскими спецслужбами либо вообще являлся советским разведчиком.

Летом 1938 года Копинич возвращался из Испании через Париж в Москву. Тито попросил взять его письмо и передать Димитрову. Некоторое время Копинич ходил по различным коминтерновским инстанциям и в итоге добился своего — Тито разрешили приехать в СССР. За эту и другую помощь Тито сохранил к Копиничу благодарность на всю жизнь.

Вскоре Тито отправился в Москву. Впереди его уже в который раз ожидала полная неизвестность.

24 августа Тито уже был в Москве и снова поселился в «Люксе». Он обратил внимание, что в ресторане гостиницы никто не садится с ним за один стол[79]. Вероятно, говорил он позже, многие были уверены, что его вскоре арестуют, и не хотели появляться рядом с ним. Тогда действительно казалось, что КПЮ вот-вот будет расформирована, а почти все ее руководители, начиная с Горкича, сидели в тюрьмах. За время репрессий в СССР было арестовано более восьмисот югославов.

Как утверждал Тито, вскоре после приезда он встретился с Димитровым, от которого узнал об аресте Горкича[80]. Димитров также сообщил, что Тито назначен генеральным секретарем ЦК, а весь старый состав ЦК отправлен в отставку. «У меня не было амбиций брать на себя руководство партией и я никогда об этом не думал, — вспоминал Тито. — …Я не думал, что стану вождем, но хотел, чтобы вождь был одним из тех людей, которые могут работать, а коллектив был крепким… Поэтому я принял предложение Димитрова и сказал ему: „Мы смоем с себя позор!“ А он мне ответил: „Работайте!“»[81]. Но этот рассказ лишь отдаленно похож на правду.

Тито не сразу встретился с Димитровым. В первый месяц своего пребывания в Москве он писал отчеты и объяснительные записки о деятельности партии и своей собственной работе. За это время он направил в Секретариат Коминтерна семь отчетов, общим объемом в 70 страниц. Например, 23 сентября Тито подготовил заявление, которое назвал «Мои отношения с лицами, которые разоблачены как вредители и враги нашей партии».

Речь в заявлении шла о девяти руководителях КПЮ, семь из которых уже были арестованы и расстреляны, а двое находились под подозрением НКВД. Больше всего внимания Тито уделил Милану Горкичу. Он самокритично признавался, что не сразу разглядел в нем врага, но уже в 1937 году был «очень недоволен вредительской политикой Горкича». Примерно в таком же стиле он охарактеризовал еще нескольких партийцев, а в заключение добавил: «Если нужны данные еще о ком-нибудь, кого я здесь не вспомнил, то прошу об этом напомнить мне»[82].

Через четыре дня, 27 сентября 1937 года, ему пришлось писать другое объяснение. На этот раз о своих женах. Тито объяснял причины своего развода с Пелагеей тем, что «она является главным виновником того, что мой сын Жарко стал хулиганом и пропащим ребенком» и что она сама «в бытовой жизни ведет себя аморально». Заботой о сыне он объяснял и свой брак с Люцией: «Я это сделал потому, что она согласилась стать матерью мальчика и заботиться о нем». Тито указывал, что считал жену «проверенной», хотя и «очень наивной и политически неразвитой», и предостерегал не иметь никаких связей с эмигрантами из Германии, чтобы ее «кто-нибудь не использовал для вражеских целей по отношению к СССР»[83].

«Я не был уверен, что и меня не заберут в один прекрасный день», — вспоминал об этом периоде Тито[84]. Ведь не только он писал «характеристики» на своих товарищей, писали и на него — его конкуренты по борьбе за власть в КПЮ.

Пока шли бесконечные проверки и «отписки», Тито поручили перевести на сербскохорватский недавно вышедшую «Историю ВКП(б). Краткий курс». Вообще-то главным переводчиком считался известный югославский коммунист и ветеран войны в Испании Владимир Чопич, а Тито и еще один коммунист по фамилии Йованович должны были ему помогать. Они дошли до второй главы, когда Чопича арестовали, а затем и расстреляли. Тито и Йованович ждали, что со дня на день придут и за ними, но продолжали переводить «Краткий курс».

Когда они закончили перевод, югославский коммунист Озрен Мюллер (его судьба сложилась трагически: в 1948 году он поддержал резолюцию Информбюро против Тито, попал в концлагерь на Голом острове, где и умер. — Е. М.) обвинил Тито в троцкизме. В качестве доказательства он указывал, что Тито неточно перевел некоторые абзацы из «Истории ВКП(б)» и сделал это сознательно. Дело рассматривала Контрольная комиссия ИККИ, но «троцкистского умысла» не обнаружила.

За перевод Тито заплатили хороший гонорар. На него он купил на Кузнецком Мосту перстень с бриллиантом. Он говорил, что сделал это, чтобы иметь возможность продать его в случае финансовых трудностей. За эту покупку конкуренты Тито обвинили его в «склонности к буржуазным манерам».

Тито вспоминал, что большую помощь ему оказывал болгарин Иван Караиванов. «Кроме того, что он был сотрудником НКВД, он еще работал в аппарате Коминтерна, — рассказывал Тито. — Я ему жаловался, спрашивая, почему меня так долго задерживают, в то время как мое присутствие требуется в стране. Он мне как-то посоветовал написать письмо Сталину. Нет, сказал я, лучше, если он не будет знать обо мне. Я Сталину не писал»[85].