феодальной внеэкономической зависимости. Захваты пастбищ были временным явлением и не рассматривались обычным правом как норма[75].

Скот – богатство кочевого хозяйства: увеличивалось его поголовье – возрастала потребность в пастбищах; если сокращалось поголовье – необходимые прежде пастбища больше не были нужны. Процесс был постоянным, а поэтому структура системы при частной собственности на скот и общинном пользовании пастбищами, не ограниченном сословными нормами земельной собственности, подвижна и динамична. Экстенсивность кочевого скотоводства не что иное, как экстенсивное использование пастбищ при незначительном разделении труда (простейшие формы).

Данные о собственности на колодцы показывают, что часть колодцев была очень старой; одними пользовались сообща, другие сооружались кочевыми группами. На последних этапах истории кочевничества, при его разложении, появились частные колодцы. Но по старым традициям собственность на эти колодцы во многих случаях была частичной и давала только преимущества в пользовании водой и окрестными пастбищами и не означала собственности на землю, даже когда колодцами пользовались только их владельцы. Право сооружения колодцев не было чьей-либо сословной привилегией – строили по своему усмотрению кочевые группы, отдельные лица, а поэтому и отдельные случаи привилегий при пользовании пастбищами, окружавшими колодцы, не были сословно-монопольными по характеру.

Частная собственность на землю в скотоводческих областях стала возникать только по мере постепенного оседания кочевников, заводивших на зимниках усадьбы и обрабатывавших там поля. Этот вывод подтверждается как фактами, так и высказывания Ф. Энгельса по поводу земельной собственности: «Первым земельным участком, перешедшим в частную собственность отдельного лица, была земля, на которой стоял дом. Неприкосновенность жилища – это основа всякой личной свободы – была перенесена с кибитки кочевника на бревенчатый дом оседлого крестьянина и постепенно превратилась в полное право собственности на усадьбу»[76].

Пастбищами владели определенные племена. Кочевые общины или отдельные хозяйства использовали эти земли в пределах племенных границ, хотя иногда и нарушали их. В эпохи относительно мирного существования, в общинно-кочевых условиях, высшее право пользования племенными пастбищами осуществлялось и защищалось племенем в целом. В эпохи войн и переселений, в условиях военно-кочевых, возрастала организаторская роль вождей. Так, например, Чингиз-хан ограничил произвольные кочевания населения, но не с целью закрепления земли в собственность, а для укрепления структуры военной организации, так как при беспорядочных перекочевках могли возникнуть междоусобицы, нарушиться десятично-племенная структура войск. И, как свидетельствуют факты, эти ограничения выполнялись недолго.

В тех случаях, когда кочевники оказывались под властью оседлых государств, к последним переходило и право верховного суверенитета на пастбища. Но на порядках землепользования в степи это сказывалось незначительно и только в эпоху разложения кочевничества, по мере проникновения и развития капиталистических отношений, стала возникать частная собственность на землю, причем в основном обрабатываемую. Однако рассмотрение этого явления уже выходит за рамки задач данного исследования.

Характер владения пастбищами у кочевников принципиально отличался от характера феодального землевладения. О последнем указывалось: «Иерархическая структура землевладения и связанная с ней система вооруженных дружин давали дворянству власть над крепостными»[77]. Это именно то, о чем Ф. Энгельс писал: «Первая форма собственности, это – племенная собственность. Она соответствует неразвитой стадии производства, когда люди живут охотой и рыболовством, скотоводством или, самое большее, земледелием»[78].

Частная собственность на скот и развитие товарно-денежных отношений по мере выделения кочевого скотоводства в самостоятельную отрасль занятий создали условия для имущественного неравенства. Но кочевое скотоводческое хозяйство было порой не единственным и даже не главным источником возникновения резкой имущественной дифференциации. Обмен, торговля с земледельческими областями, войны и набеги на оазисы и соседние племена как одна из форм регулярных связей с соседями, один из видов занятий[79] порождали значительные различия в имущественном положении. В относительно мирное время добыча при набеге была небольшой и потому распределялась в первую очередь среди молодых воинов-участников. Военные предводители имели некоторое преимущество при дележе, однако преимущество не было особенно существенным при малых набегах. В годы войн, возникновения империй грабежом занимались все кочевники. И лишь в этом случае доля предводителя бывала значительно больше доли рядового. Предводители военных отрядов могли лучше хранить добычу, даже увеличить поголовье своего стада им было легче, чем простому кочевнику. Но превратности судьбы кочевников-воинов редко позволяли вождям и их наследникам долго пользоваться добычей, и вчерашний вождь и богач мог стать гонимым бедняком. Поэтому имущественная дифференциация в военное время резко усугублялась, но, становясь довольно значительной, была не менее неустойчивой. В общинно-кочевое время имущественные различия могли быть менее резкими, но зато более постоянными. Значительная имущественная дифференциация характерна для времени разложения кочевничества.

Одним из важных, а во многие эпохи и главным источником имущественной дифференциации кочевников была эксплуатация соплеменников. В литературе этот вопрос исследован уже довольно всесторонне. Многое по поводу этого явления уже говорилось. Итак, известны два наиболее распространенных вида эксплуатации: найм пастухов и рабочих и отдача скота на выпас. И первый и второй виды имели многие разновидности. Например, иногда пастухов и рабочих просто нанимали, расплачиваясь с ними натурой или деньгами. Но порой пастухами и рабочими были бедные родственники зажиточного скотовладельца, кочевавшие с ним постоянно или временно. В таком случае взаимоотношения были, как правило, завуалированы родственными связями. При отдаче скота на выпас вариантов форм могло быть очень много: от действительной взаимопомощи и взаимовыгодного соглашения и до самой жесткой эксплуатации получающего скот. Отношения, основанные на эксплуатации, были во всяком случае во второй половине XIX в. уже господствующими, но существовала практика отдачи на выпас для более рациональной организации труда[80]. Разнообразные формы производственных отношений и эксплуатации и по социальному содержанию были различными: зависимость кабальная и имеющая черты барщинной эксплуатации; наконец, формы, различающиеся в зависимости от развитости капиталистических отношений. Но следует подчеркнуть, что формы эти как проявление отношений эксплуатации стали широко распространяться и господствовать среди большей части скотоводов только в эпоху разложения кочевничества. До этого времени основная часть кочевников-скотоводов представляла собой средние по зажиточности хозяйства, мало вовлеченные в эти процессы.

Помимо имущественной кочевничество характеризовала и значительная социальная дифференциация. Верхушку общества составляли различные предводители и члены их семей, богатейшие скотоводы; в случае подчинения кочевников земледельческим государствам в нее входили чины местной администрации, духовенство. Средняя прослойка, наиболее многочисленная в пору развитого кочевничества, – это семьи, ведущие самостоятельное хозяйство. Эта прослойка, составлявшая в основном войско, была неоднородной и постоянно расслаивалась, пополняя либо слой привилегированных, либо слой бедняков. Дело в том, что только очень большие стада скота могли гарантировать относительно постоянное состояние хозяйства при превратностях судьбы. Небольшое стадо скорее и больше страдало при неблагоприятных условиях, грабежах и т. п. Однако никто не был гарантирован от несчастий, и