что он становился собственником большого стада и мог эксплуатировать бедноту при помощи раздачи скота на кабальных условиях»[50]. Такой же критике подвергались взгляды В.Ф. Шахматова, очень близкие к точке зрения С. Е. Толыбекова. Аналогичные споры велись не только в отношении казахов, но и других скотоводческих народов: монголов, арабов и т. д. При этом защитники тех или иных концепций, например, о земле или скоте как основе феодальной собственности, для подтверждения своих доводов использовали те же аргументы, что и при дискуссии о казахах, хотя эти аргументы одинаково несостоятельны в свете последних данных истории и этнографии.

Таким образом, рассмотрение только одной дискуссии подтверждает мнение о том, что у кочевых скотоводов отсутствовала монопольная феодальная собственность на пастбища и скот. Выше было показано, что монопольная феодальная собственность отсутствовала у монголов, казахов, туркмен, арабов. Это положение также подтверждается данными и о других скотоводческих народах.

К середине XIX в. значительная часть населения Южного Алтая – алтайцы и казахи – занималась полукочевым и кочевым скотоводством. Но и в их хозяйстве под влиянием различных социально-экономических причин постепенно стало намечаться сокращение и видоизменение экстенсивного скотоводства – симптомы разложения кочевничества. С 60-х годов XIX в. вследствие имущественного расслоения началось огораживание некоторых видов угодий и покосов. Большая часть населения стала кочевать уже на более короткие расстояния[51]. Уже в начале XIX в. в разных местностях Алтая появились различия в условиях землепользования. Жителям левобережья Катуни были указаны границы кочевий, хотя на правобережье такого ограничения не проводилось. Четких границ пастбищ между кочевыми группами не было[52]. В одном из источников об алтайцах говорится так: «Считая себя «одним народом», калмыки (алтайцы. – Г. М.) признают… что вся та территория, в пределах которой они живут… принадлежит всем им сообща, как одному целому»[53]. Еще в середине XIX в. это высказывание соответствовало реально господствовавшим поземельным отношениям; на Алтае зачастую не было земельных разграничений даже между отдельными волостями[54]. К началу XX в., когда до 1/5 части алтайцев уже осела и получило распространение товарное хозяйство, стали разграничивать и пастбищные угодья. Но это изменение коснулось не всех категорий земель. В общинном пользовании оставались все дальние отгонные пастбища[55]. Не ограничивалась свобода переселений на свободные места, где можно было поселяться и хозяйствовать. Источник отмечает случаи поселения на местах, фактически уже обжитых. Местные жители теснились, давая место переселенцам[56]. Пользование летними пастбищами определялось правом первозахвата. Но это право действовало только один сезон, и на следующий год этим пастбищем мог пользоваться уже другой скотовод. Точно так же выглядят поземельные отношения прошлого у алтайцев по полевым этнографическим данным. Старики подтверждали, что пустующие земли имелись в избытке и ими могли пользоваться все скотоводы[57]. Многие высказывались примерно так: «Всю землю не измеришь, здесь меры не существовало, куда хочешь, туда и гонишь скот – вся тайга твоя»[58]. В данном случае речь шла главным образом о летних пастбищах. Зимники были в подворном пользовании, но мест для поселений было сколько угодно. «Ни одна скотоводческая группа не имела определенной земли для выпаса», «где хочешь, там и селись. Земли было много, хватало всем и пашни»[59]. Рассказывавшие приводили примеры захвата богачами многих лучших пашен и пастбищ в личное пользование, куда неохотно пускали посторонних. Но при обширности земель и немногочисленности населения такие захваты мало затрагивали интересы общества. Тем более, что иногда этими «личными» пастбищами все же пользовались и другие скотоводы[60].

В литературе высказывались предположения, что у алтайцев еще в эпоху господства джунгарских ханов земля представляла собой феодальную собственность[61]. Л. П. Потапов, высказывавший эту точку зрения, пытался сослаться на статьи ойратского законодательства, в которых, однако, ничего не говорится о правах собственности на пастбища, а в лучшем случае упоминается о распределении земель под кочевья, причем с подобным распределением не связываются никакие юридические нормы[62]. В эпоху подчинения Алтая России землевладение приняло там, по мнению Л. П. Потапова, «монопольный характер зайсанского землевладения и распоряжения зайсанами формально общинной земли…»[63]. Он же приводит примеры захвата отдельных участков пастбищ, участков обрабатываемой земли в личное пользование зайсанов и баев[64]. Такие явления действительно, как отмечалось выше, получили особенно широкое распространение на рубеже XIX и XX вв. в связи с развитием товарного хозяйства, земледелия, зарождением капиталистических отношений. Однако они отнюдь не свидетельствуют о захвате зайсанами и баями земли в монопольную феодальную собственностью.

По «Положению об инородцах» от 22 июля 1822 г., «кочующие инородцы для каждого поколения имеют назначенные во владение земли» и «подробное разделение сих земель зависит от самих кочующих по жребью или другим их обыкновением». В положении говорилось далее, что «утверждаются во владении кочующих земли, ныне ими обитаемые, с тем, чтобы окружность каждым племенем владеемая была, по распоряжению местного начальства, подробно определена»[65]. Л. П. Потапов считает, что установление государственной собственности на землю было лишь формальным актом. Однако источники XIX в., как и полевые этнографические данные, собранные более чем полвека спустя, отвергают это необоснованное утверждение.

Все сказанное выше позволяет считать, что у алтайцев в условиях кочевого скотоводства господствовало общинное пользование землей, причем между отдельными общинами земля строго не разделялась. При избытке земель, пригодных для скотоводства и земледелия, нет оснований полагать, что все земли находились в распоряжении баев и зайсанов. У баев и зайсанов не было необходимости, да и практической возможности захватывать всю землю, помимо нужной им для ведения собственного хозяйства. Население уплачивало только налоги государству, никакой ренты и т. п. за землю зайсаны не взимали.

Относительно пастбищ у тибетцев китайский автор Фан Синьмань писал, что скотоводы-кочевники Тибета пасли свой скот на пастбищах феодалов и уплачивали им ренту. Однако, в какой форме существовала эта феодальная собственность конкретно, как шел процесс ее становления в географически изолированных горных областях, не указывается[66].

Исследователь Тибета М. Германнс, долго живший в различных областях этой страны и основательно изучивший здешние социально-экономические отношения, придерживается мнения иного. Приводя множество примеров, он утверждает, что пастбища принадлежали племенам, между которыми они были поделены; так как при экстенсивном скотоводстве кочевники нуждались в больших просторах – между племенами шла борьба за лучшие пастбища, в результате которой размеры землепользования отдельных племен постоянно колебались[67]. Однако в условиях феодальной земельной собственности такая борьба едва ли возможна.

Наблюдавшие и описывавшие киргизов в XIX в. уделяли мало внимания формам землевладения, распространенным у них. В известной мере этот пробел восполняется письменными источниками. Так. С.