«Помоги мне!» — так взывала Мария в отчаянии, забившись на кожаном диване в углу роскошного кабинета. Часа через три она очнулась от звонка Метельского, предложившего ей прогуляться по лесу. Они медленно вышли за ограду цековских дач.

— А босс тобой доволен, Машер, — с удовлетворением произнес Колобок.

— Да ты что, Ленчик, я же ему возражать посмела!

— Вот и молодец — ему ведь надо истинное мнение сотрудников знать, а не по принципу — «чего изволите»! Только одно меня тревожит: он, как мне кажется, Машер, заподозрил, — уж не сталинистка ли ты?

— Ах Лень, ты же знаешь, что нет. Я ведь заповедь «не воссоздай себе кумира» помню! Да и дедушкиных братьев тогда расстреляли: одного в 1919 году, другого — в 1938-м — ни за что! Дед двоюродный 15 лет в лагере отсидел.

— Прости, Машер, я про это не знал!

— Эх, Ленчик, ты-то ведь понимаешь, что генсек — сложнейшая фигура мировой истории и, пожалуй, самая загадочная в нашем веке. Вот объясни-ка мне, почему при Сталине миллионы людей готовы были за родину жизнь отдать, а?! Дух аскетизма царил в народе! А после его смерти, начиная с хрущевских времен, все постепенно размывалось. Какой мутный поток многообразия идей на нас хлынул! А все — через литературу и кино. И миллионы стали утопать в этом грязном и мощном потоке. И я тоже, и ты! Разве не так?

— Согласен, Машер! Но мы должны, наконец, ковать новую идеологию теперь-то, или нет?

— Ту, что твой шеф предлагает? Ведь он вроде бы русский человек, родом из глубинки, с Ярославщины, а православие просто презирает! Ну на что ему эти кришнаиты-то сдались? Это ли не маразм? Да еще и Троцкого возвеличить решил! Ты просто не можешь понять, что это самоубийственно!

— Погоди-ка, Машер! Ведь ты, когда у него на Старой площади-то была, подписалась под программой, ведь так? Что ж теперь-то кулаками машешь?

— Но там написано-то иное! Так, в общих чертах, расплывчато… А скажи-ка мне, Лень, уж не задумали ль, «меченый» с «серым» весь этот бедлам вдвоем? Кто еще-то план сей перестройки-перетряски обсуждал, и где? Ты не знаешь?

— Никто… Гм… и обсуждать не собирается. А зачем? Твой вопрос, Машер, меня удивляет — с каких это пор у нас спрашивали, чего наш народ хочет, а?

— Но Леня, сейчас речь идет о кардинальном повороте, понимаешь? Гм… или я совсем сбрендила? Мне увольняться надо, не могу я больше так!

— Не сходи с ума, Машер! Тебе должно быть ясно, что обратной дороги нет. Ни для кого — даже для такой папенькиной дочки, как ты!

— Понимаю, но…такое мне не под силу. Я доверяю тебе, Лень, по старой памяти, надеюсь, что не выдашь меня. Ведь планы «серого» — просто дикость какая-то! Если их в жизнь проводить, знаешь, что случится? Страна впадет в хаос! Полный разброд в умах… Гм… да что говорить — кошмар какой-то!

— Ты преувеличиваешь, Машер! Ведь для шефа главное — создать основы открытого общества, свободу предпринимателям дать. А иначе-то мы загнием окончательно! Конечно, без потерь и ошибок не обойтись — ведь без них перестройка невозможна! И «патрон» — единственный из всех цековских «бонз», кто взирает на мир не зашоренными «от лапши» глазами. В трезвости его намерений я не сомневаюсь, — так попытался Колобок переубедить Мимозу.

— Но я не представляю, каким образом, например, государственный аэропорт или рудник в частные руки перейдут? Какой «процесс», как выражается наш генсек, гусак надутый, пойдет?! И еще… гм… для тебя, Леня, в первую очередь, не безразлично — что с партией-то будет, ты подумал? Мне-то даже лучше, если КПСС наконец-то в Лету канет, а ты сам-то представляешь, куда денешься, когда ЦК закроют? У тебя что — счет в швейцарском банке? Где гарантии, что волна народного гнева не сметет и тебя в придорожную пыль за компанию с твоим всесильным боссом?!

— Ах, Машерхен, у тебя и фантазии! Может, тебе действительно к психиатру пора?! — с крайним удивлением воскликнул Колобок.

— Эх, Леня-Ленчик, чего-то даже ты, премудрый такой, не просекаешь, увы!

— А именно?! — спросил он с обострившимся вдруг интересом.

— Опасности момента, мой друг! На Западе многие говорят, что СССР развалится, — откровенно сказала она, тяжело вздохнув.

— Ну уж, это сказки, ха-ха! Хотя за предупреждение твое, спасибо, Машерхен! Я подумаю, ну а ты завтра к Юрию Власовичу не желаешь ли еще раз зайти? Ну, если соображения какие новые возникнут — звони! Я всегда готов тебя сопровождать, и не только к шефу… ты же знаешь!

— Нет-нет, что ты, Ленечка, не надо! — ужаснувшись такой перспективе, пролепетала Мими.

* * *

В понедельник, встретившись, как обычно, с Алей на Гоголевском бульваре, Маша призналась ей, что твердо решила исчезнуть из Москвы, только не знает еще, каким образом… Странные звонки не дают покоя, но не это главное…

— Ну не станешь же ты заявление «по собственному желанию» подавать — смертный приговор самой себе подписывать?! — взбудоражилась подруга. — Надо, чтоб «комар носа не подточил»! Может, в Озерном скроешься у архимандрита, а? Но ведь туда еще незаметно просочиться нужно, а это…

— Нет-нет, Аленька! Под удар отца Артемия и сестер подставлять? Нет! Буду искать другие пути.

* * *

В среду был «неприсутственный» день в институте, и Мария, сломя голову, понеслась в Озерное. В полутемном храме дождавшись отца Артемия, в смятении горько раскаивалась в грехе гордыни и легкомыслии своем…

— Так ты куда же, Мария, бежать-то надумала? — озабоченно воскликнул архимандрит.

— На сегодня для меня, батюшка, один выход — за границу пробираться. Это отец мой уговорил меня, а друзья обещали помочь.

— Как же так, насовсем?!

— Нет, отец Артемий! Я же понимаю, какой грех, ради безопасности своей родину-то бросать! Насовсем? Такого я и представить не могу! Я вернусь, я чувствую это. Благословите на дорогу, батюшка!

* * *

Теперь ей оставалось только ждать известий от Антона Лаврина. «Может, мне самой позвонить этому Трофиму Трофимовичу?» — терзалась она сомнениями. И в один из поздних вечеров, не взирая на дождь и порывистый ветер, выскочила на улицу. Оглядевшись вокруг, быстро направилась к будке у безлюдного подъезда.

— Добрый вечер, я — Мария Силантьевна, — прошептала в трубку, подавляя нервную дрожь.

И услышав в ответ уверенный баритон, успокоилась. С этого момента все закружилось как во сне.

В четверг Мимоза мысленно прощалась с родным Институтом. Ее вызвал в свой кабинет Игорь Иванович и настойчиво расспрашивал о встречах с «серым кардиналом». Потом норовил сопроводить до дома, но ей, как всегда, удалось уклониться от настырного бонвивана. Ближе к вечеру встретилась на Гоголевском бульваре с Алевтиной, горько вздыхавшей. Передала ей ключи от квартиры и телефон Трофима…

А глубокой ночью уже мчалась в «волге» по Ленинградскому шоссе. Внезапно дорогу перегородил милицейский уазик.