— Стой здесь, — приказал Тахиру Башков и широко зашагал вслед за бегущей санитаркой.

Надвинув до глаз черную вязаную шапочку, он влетел в палату и тут же увидел Смолинцева.

Возле него хлопотала молоденькая медсестра.

— Не бойтесь… — почему-то пролепетала женщина, которая привела сюда Олега.

На него уставились большие синие глаза на совсем белом юном лице.

Олег два раза выстрелил в Смолинцева, натолкнулся взглядом на безумные прекрасные глаза молоденькой девочки в белом халате — и, повернувшись на каблуках, вышел из палаты.

— Всэх порэшил? — спросил у него Тахир, весело сверкая белозубой улыбкой. Башков хмуро посмотрел на него, переложил пистолет в левую руку и произнес:

— Нет, еще не всех.

— А кто астался, слющь?

— Ты, — холодно ответил Олег и выстрелил прямо в улыбающееся лицо кавказца, не успевшего даже испугаться.

…Он прошел пустынным коридором и наконец достиг вестибюля.

— Ну вот и все, — пробормотал он, — труп не играет в хоккей…

Он вышел на улицу, сел в машину, где отклеил усы, снял парик и смыл грим. После этого набрал номер.

— Вадим Николаевич? Да, это Башков. Все сделано.

Через пятнадцать минут после того, как я позвонила Суворову-старшему, к дому подъехал серебристый «трехсотый» «Мерседес». Из него вышли Климов и с ним маленький толстый человечек в очках.

— Мякшев! — воскликнула я вне себя от изумления.

— А меня пгислал к вам Алекфандг Иваныч!

— Валера, откуда взялся этот недобитый папарацци-самоучка? — спросила я у Климова, нервно отводя протянутые ко мне ручонки бравого щелкопера и отмахиваясь от атмосферного фронта перегара, который принес с собой этот циклон в лице господина Мякшева.

— Просто он работает в пресс-центре нашего клуба, — виновато ответил Климов. — Впрочем, скоро ты от него избавишься. Александр Иваныч велел ему получить в мэрии списки жильцов этого дома… или где там нужно было их… Одним словом, сейчас эта парочка садится в драндулет Серого и уезжает восвояси. Так сказал Александр Иваныч.

— Ах, вот как? — заорал Мякшев, размахивая верхними конечностями. — Не фоглафен!

— Милый, не вынуждай меня применять силу, — злобно сказал Климов. Что и говорить, обращение было сомнительным, зато выдержано в надлежащем — угрожающем и агрессивном — тоне.

Тот вздохнул и покорно поплелся к автоэкипажу Суворова-младшего. Чудо техники задребезжало, зачавкало и, гремя бампером, уехало.

— Где фотография Наташи? — с живостью спросила я.

— Вот.

Он подал мне фотографию, на которой я увидела Климова и Савичева с очень красивой стройной девушкой. Она не была похожа на ту, что я видела в гостиничном номере.

Но тем не менее это была она.

Я рассматривала фотографию минуты три, крутя ее так и этак. В этот момент зазвонил телефон.

— Я слушаю, — сказал Климов.

По мере того как он слушал, лицо его все более темнело. Наконец он бросил трубку и повернулся ко мне:

— Только что в больнице убит Макс Смолинцев.

Савичев проснулся от резкой боли в запястье и понял, что совершенно не ощущает правой руки. Он открыл глаза и увидел себя словно со стороны скорчившимся в совершенно невероятной позе, с дико вывернутой даже для его тренированных гибких мышц и сухожилий рукой. Она была снова прикована к батарее.

— Чертовщина какая-то, — пробормотал Савичев, — неужели все это было лишь сном?

Сквозь жалюзи пробивались какие-то вязкие сгустки хрупкого серого света. Утренний противоестественный кошмар, поймал себя на мысли Алексей… как это может быть хрупким и вязким одновременно?

— Такие красивые сны, — сказал он громким неестественным голосом совершенно без выражения.

— Че, хоккеист, переквалифицируешься в клоуны? — спросил вчерашний охранник из прихожей, входя в комнату.

— А что такое?

— Да ты лучше взгляни на себя, — сказал амбал, отсоединяя наручники от батареи, — только смотри у меня, без фокусов чтобы. А то не хотелось бы тебя портить, тебе и так, видно, не слабо досталось.

Савичев подошел к зеркалу и так и застыл вне себя от изумления.

Все его лицо было размалевано в различные цвета спектра — губы накрашены черной помадой и обведены серым полутоном, лоб в ярко-оранжевых разводах, кончик носа закрашен темно-красным и усеян черными точками, а ноздри обведены зеленым. На шее, сплошь в кровоподтеках и синяках — очевидно, от укусов или поцелуев высшей степени интенсивности, — был искусно вырисован косой шрам, как от бритвы. Щеки и подбородок были густо набелены, а грудь и плечи испещрены черными полосами до самого низа живота вперемежку с глубокими царапинами, некоторые из коих до сих пор кровоточили.

— О господи!

Савичев развернулся к зеркалу спиной и с трудом повернул затекшую шею, чтобы увидеть себя со спины.

Так и есть: спина представляла собой некое подобие танкодрома во время дождя.

— Ты, похоже, ей понравился, — деликатно ухмыльнулся охранник.

— Хорошенькие сны, — проворчал Савичев, в полушоковом состоянии разглядывая себя сначала в зеркале, а потом и непосредственно. — Мне хоть можно ванну принять, или так и ходить, как ирокез на тропе войны?

— Да отчего ж нельзя, можно, — ответил тот, — только сначала поешь, а то мне влетит, что ты у меня тут некормленый сидишь.

Савичев вспомнил вчерашнее видение в аду, совершенно бессмысленное и лишнее в его размеренной, напряженной и прагматичной жизни. И вздрогнул, подумав, что вот оно — прежнее его существование уходит за взмахом ресниц той…

— У нее не все дома, что ли? — резко оборвал собственные мысли Алексей. Зачем ему эти неврастенические загоны?

— У Юльки-то? — откликнулся амбал, тыча пальцем в принесенный им поднос с едой. — А чего у нее все дома будут, сам подумай: отец умер от передозняка, мать шизофреничка, в психушке сидит. Так что ей вовсе не с чего быть в норме.

— А что же она у Воронина делает? — спросил Савичев, пережевывая пищу.

— Он ее дядя. Ее мать — это его сестра, — охотно откликнулся охранник. — И вообще, Леха, я не знаю, что ты ерепенишься. С тобою хотят заключить взаимовыгодный контракт, а ты встаешь в позу и выдаешь что-то типа «в гробу я видал ваш миллион долларов».

— Тебе-то откуда знать? — довольно нелюбезно проворчал Савичев.

— Я тебе дело говорю, — разглагольствовал охранник, — нечего тебе делать в этом задрипанном «Кристалле». Он же без тебя ничего не стоит, а какой смысл тянуть в гору воз в одиночку, тем более что ни к чему хорошему это не приведет.