час за неё испугался и стал ловить обеими руками отскочившую от меня в изумлении особу. Таким образом, и в этом случае кара её не настигла, и покусы продолжались.

Через некоторое время о том, что происходит, узнали родители, случился скандал, и девочка была изгнана. Куда её отправили — не ведаю, наверно, перевели «кусаться» в другой садик. А уж оттуда дорога, наверно, одна — в — зоопарк.

Не знаю, как у остальных мальчиков, а у меня на всю жизнь закрепился рефлекс. Я, находясь в туалете, как‑то переживаю, если за спиной кто‑то стоит. Он, может, и не кусается, но мало ли что в голову взбредёт?

И ещё: имя Ксюша меня почему‑то немного настораживает.

Да и женщинам не всем доверяю. Даже тем, которые спереди заходят и вроде с добрыми намерениями…

А так, в остальном — всё хорошо…

Очень хорошо!

Дуся

Дуся вышла на пенсию глубоко за семьдесят. Вышла и, усевшись на скамейку перед подъездом нашей кирпичной пятиэтажки, без конца здоровалась со всеми жителями, давая общие, короткие и категоричные советы. Всё‑то про всех она знала и понимала, взгляд её был прямой и пронзительный. Приостановишься, послушаешь и ничего против истины не возразишь. Старушенция была худощавая и подвижная, жила на первом этаже, что позволяло ей шустро исчезать, прячась от внезапного дождя, снега, ветра или просто, проголодавшись, перекусить, чтобы вновь появиться на скамейке.

И вот случилось невероятное…

К подъезду подошли две тётки средних лет, якобы из центра социального обслуживания и предложили купить женские зимние сапоги из натуральной кожи на овечьем меху за какие‑то полторы тысячи руб-лей: «Только сегодня и только для ветеранов района!»

О, как!

Дуся была прекрасно осведомлена насчёт мошенников и сама всегда предупреждала об их происках. Но, как известно: «И на старуху бывает проруха…» Она, конечно, потребовала показать удостоверение, и ей показали их аж два… Как можно было не поверить?! Пока шёл минутный процесс раздумий и сомнений, мимо совершенно случайно проходила третья незнакомка, ну очень душевная, и тоже совсем не старая гражданка. Та, как только взглянула краем глаза на сапоги, тотчас оценила их нереально низкую стоимость. А узнав, что размер полностью совпадает с размером её ноги, начала совать деньги, пытаясь купить обувь даже без примерки. Но «честные и благородные социальные работники» не позволили огорчить ветерана труда и твердо заявили, что право первой руки принадлежит бабушке. Надо только пройти в квартиру и подписать льготный социальный наряд на оплату. А пожелавшей приобрести сапоги молодой женщине предложили подойти к социальному центру и купить их там за полную стоимость в двадцать тысяч рублей.

Короче, Дусю обокрали. Свистнули и все припрятанные по уголкам деньги, и кой‑какое золотишко, и даже паспорт, и документы на квартиру.

Ужас!

Приехал сын, вызвали милицию (было это в конце 90‑х), но никого, конечно, не нашли.

На другой день горемыка сидела на скамейке и, завидев меня, сначала было привскочила, но тотчас вновь осела. Узнав с её слов в подробностях всю такую невеселую историю, я только и воскликнул:

— Ну как же Вы так!

— Так и сама не знаю — как…?! Ведь я же всегда… всегда…! И Дуся торжественно потрясла узловатым пальцем над своей седой головой.

С тех пор стала она более замкнута и молчалива. На скамейке сидела всё реже, как‑то скукожилась, поникла и только иногда пафосно вопрошала выходящих из подъезда:

«Что делается‑то! А?! Что творится?! Вон, учительница на помойке роется! Я ж её с детства знаю, а она до помойки докатилась!» И всегда прибавляла, подняв над головой всё тот же указательный палец, торжественно потрясая им и угрожая не то помойке, не то всему мировому устройству и сообществу: «Скоро все! Все мы скоро там будем! Вон что делается‑то!..»

Учительница и впрямь повадилась рыться на помойке. Да и не одна она. Дело было сразу после дефолта, и всеобщей бедности снова стала угрожать нищета.

Дуся сократила свои речи до минимума, и уже даже не здороваясь с входящими — выходящими-проходящими, просто поднимала руку с пальцем и грозно пророчествовала: «Скоро все!..»

Наконец, соседка и вовсе пропала. Говорили, что к ней много раз приезжала скорая помощь. Приезжала, приезжала и однажды её увезла. Куда увезла, никто не знал. Только сын иногда появлялся, но был он какой‑то нелюдимый. Пройдёт в квартиру, через час выйдет… И тишина…

И тогда жители твердо решили, что Дуся в больнице или хосписе умерла, и её тихо похоронили. Да и возраст, пора уж…

Прошло время: лет десять или, может, поболее. Иду я как‑то вечером гулять со своей собачкой. Собачка подбежала к дому прямо под зарешёченные и всегда плотно зашторенные окна первого этажа. Стою, жду, пока животинка пописает. И вдруг шторка вздрогнула и чуть разошлась, растворив проём внутрь… Боже, что это! Портал… Свет с улицы пал на лик. Именно лик старухи, ну, будто из «Пиковой дамы». Дуся глядела совершенно костлявой и косматой. Она тревожно взирала через щель занавес-ки на мир и что‑то шептала. Я стоял столбом. Это был привет с того света. Она взирала прямо на меня с пяти метров, и от её взгляда волосы мои зашевелились… Я бы, наверно, так и каменел дальше, будучи совершенно ошеломлён, но шторка схлопнулась, изображение исчезло.

Кроме собачки свидетелей не было. Я вернулся домой и рассказал жене. А скоро и все жители догадались: Дуся жива!

Дело в том, что с того памятного дня почти каждую ночь по батарее нашего стояка раздавались гулкие удары чем‑то тяжёлым. С первого по пятый этаж соседям мерещился Дусин высоко поднятый над головой палец и её тревожный старческий голос: «Скоро все-е-е-е…!» Мне стало тогда особенно близко и понятно изречение великого Эрнеста Хемингуэя: «Не спрашивай, по ком звонит колокол, он всегда звонит по тебе».

Оказалось, сын привязывал маменьку, дабы она не убежала или чего не натворила. Сдавать её в дом престарелых с деменцией он не захотел, но и дома не вполне обеспечил достойный уход, не всегда мог за ней уследить, жил отдельно. Ну а та, пробудившись в ночи, брала свободной рукой какой‑то тяжелый предмет и, пробуждая окрестности, мерно дубасила по батарее.

* * *

Преинтересно мы созданы: когда приходит старость, то становится невозможно осознать свой близкий уход. Как это так несправедливо получается: всё будет зеленеть, а тебя больше нет? Так быть не должно… Давайте-ка и вы заодно со мной в это никуда, в эти тартарары!

Я думаю, апокалиптические идеи основаны вот на таком старческом, не вполне осознанном мироощущении, которое свой-ственно и