Во всяком случае, в «знаменском» архиве нет никаких следов движения романа по редакционным коридорам. Нет этих следов и ни в письмах самого Пастернака, ни в воспоминаниях близких ему людей.

Единственное, что осталось, – скупые воспоминания Надежды Кожевниковой:

Папа пересказал мне потом слова Бориса Леонидовича: «Спасибо, что вы не учите меня писать, а только предлагаете мне сокращения и объясняете, почему они необходимы». На этом писатель и редактор и разошлись[147].

Разошлись они тогда, впрочем, не окончательно – в сентябре того же 1956 года, то есть тогда, когда партийное руководство было уже осведомлено, что Пастернак передал за границу «злобный пасквиль на СССР»[148], в «Знамени» под общим названием «Новые строки» появились восемь его стихотворений, не входящих в цикл «Тетрадь Юрия Живаго».

И вот они-то как раз вызвали скандал, не выплеснувшийся, впрочем, в публичную сферу.

Партийное руководство неожиданно оценило эту публикацию (и особенно входящее в нее стихотворение «Быть знаменитым некрасиво…») как пропаганду «безыдейности». Собрав 16 октября редколлегию «Знамени», Вадим Кожевников сообщил, что на недавней встрече в ЦК КПСС

<…> т. Суслов говорил о том, как нужно относиться к нашим врагам, какую тактику они применяют. Он сказал тогда, что «вы, т. Кожевников, сами допустили очень большую ошибку и вот наиболее она зрима и вызывает возмущение в этом стихотворении, которым вы плюете в лицо советской литературы».

Объяснение Кожевникова[149] «принято не было», и разговор был продолжен на Секретариате ЦК,

на котором разбирался ряд ошибок, допущенных нашей литературой и печатными органами. На нем выступали и Суслов и Пономарев и другие и оценили как большую ошибку в публикации журналом «Знамя» этого стихотворения и цикла[150].

Предполагалось, судя по словам Кожевникова, и дальнейшее разбирательство этого инцидента на Президиуме Союза писателей. Однако оно не состоялось, шумиху, видимо, решили не раздувать, и в итоге на подборку стихов Пастернака не появилось ни одного отклика в советской печати.

Что же касается самого «Доктора Живаго», то экземпляр рукописи, находящийся ныне в фондах РГАЛИ, 17 мая 1961 года, то есть спустя почти год после смерти Пастернака, был отправлен в КГБ при СМ СССР вместе с сопроводительным письмом, где сказано:

Направляю рукопись романа Б. Пастернака «Доктор Живаго», которая в свое время была получена редакцией от автора и отклонена.

Рукопись хранилась в сейфе редакции.

Отв. секр. ред. ж-ла «Знамя» В. Катинов

8

А вот историю с «Новым миром» придется, видимо, разбить на две части: до и после августа 1956 года.

С первой все понятно, то есть так же непонятно, как и со «знаменской». Роман в редакции, безусловно, находился (по крайней мере, летом 1956 года)[151], но не был, вопреки правилам, ни зарегистрирован в установленном порядке, ни передан на внутреннее рецензирование, не обсуждался на заседаниях редколлегии.

Роман «Доктор Живаго» долго лежал у меня в редакторском столе, – в беседе с Львом Копелевым вспоминает Георгий Владимов, с августа 1956 года работавший в отделе прозы «Нового мира». – Начальство колебалось: печатать – не печатать, давайте подождем. Ну, в конце концов вернули Пастернаку[152].

И еще одно свидетельство, уже Ольги Ивинской:

Кривицкий не случайно говорил, что журнал только главами подымет роман. Это потому, что они все принять, конечно, не могут; просто они хотят избежать острых углов и напечатать то, что можно напечатать без боязни[153].

«У тебя в журнале, у тов. Кожевникова <и> в Гослитиздате несколько месяцев лежала эта рукопись и ни у кого не вызвало это чувства протеста», – 7 декабря 1956 года выговаривает Симонову Поликарпов на совещании в ЦК КПСС по вопросам литературы[154]. «Время шло, а роман все еще не был опубликован. И отрицательных отзывов не было никаких»[155]. «Посланные в журналы экземпляры романа лежали там мертвым грузом <…>», – в комментариях к «Доктору Живаго» подтверждают Е. Б. и Е. В. Пастернак (Т. 4. С. 655).

И воля ваша, но это странно. Как применительно к Пастернаку, которого, судя по отсутствию в письмах упоминаний об этом сюжете, нимало не беспокоила судьба собственной рукописи, переданной в редакцию. Так и применительно к редакционной политике: ведь речь шла не об ординарной рукописи малоизвестного автора, с которой допустимы проволочки, а о большом произведении крупного как минимум писателя.

Такое впечатление, что и автор, и его потенциальные публикаторы онемели, столкнувшись с задачей, решение которой лежало за пределами их возможностей.

9

Иначе, с обоюдным раздражением, прорывавшимся наружу, разворачивались взаимоотношения Пастернака уже не с литературными чиновниками, а с писателями-энтузиастами, которые на волне пригрезившегося им «идеологического нэпа»[156] затеялись выпускать кооперативный сборник «Литературная Москва»[157], а в перспективе намеревались организовать еще и кооперативное же издательство «Современник»[158].

Наивное благородство тех, кто в противовес официальной казенщине мечтал о советской литературе с (хотя бы относительно) человеческим лицом, очевидно. Как очевидно и неприятие, с каким встретил эти инициативы Пастернак, чье – напомним еще раз слова Исайи Берлина – «отчуждение от политического режима, господствовавшего в его стране, было полным и бескомпромиссным».

Какая-то, – пересказывает его слова Лидия Чуковская в дневниковой записи от 28 января 1956 года, – странная затея: все по-новому, показать хорошую литературу, все сделать по-новому. Да как это возможно? К партийному съезду по-новому? Вот если бы к беспартийному – тогда и впрямь ново. <…> Конечно, если убить всех, кто был отмечен личностью, то может и это сойти за прозу… Но я не понимаю: зачем же этот новый альманах, на новых началах – и снова врать? Ведь это раньше за правду голову снимали – теперь, слух идет, упразднен такой обычай – зачем же они продолжают вранье? (Т. 11. С. 431).

О том же в июньском письме Пастернака Ольге Ивинской:

<…> вообще говоря, я теперь предпочитаю «казенные» журналы и редакции этим новым «писательским», «кооперативным» начинаниям, так мало они себе позволяют, так ничем не отличаются от официальных. Это давно известная подмена якобы «свободного слова» тем, что требуется, в виде вдвойне противного подлога (Т. 10. С. 145).

Или вот процитируем воспоминания Николая Любимова:

Когда в самый разгар хрущевского «либерализма», длившегося до венгерских событий 1956 года, Казакевич <…> пристал к Борису Леонидовичу с ножом к горлу – дать что-нибудь