рукопись романа польскому поэту Земовиту Федецкому, одному из редакторов польского журнала «Опинье», – передает уже для публикации, которая в виде фрагментов была осуществлена летом 1957 года. Причем, – как 1 декабря 1958 года сообщил издатель журнала «Культура» Ежи Гедройц в письме переводчику Ежи Стемповскому, —

PIW <Государственный издательский институт – Państwowy Instytut Wydawniczy> намеревался в 1957 году издать роман, однако позиция ряда знатоков во главе с Федецким, считавших роман графоманией, серьезно задержала развитие всей истории[170].

Подневной летописи жизни и творчества Пастернака за эти годы пока не существует, поэтому мы не знаем, в какой последовательности в его жизни возникали эти «связники» с западным миром. Но то, что он их искал или, по крайней мере, осознанно шел им навстречу, несомненно, и здесь наиболее выразительно свидетельство Вяч. Вс. Иванова, рассказавшего, как он вместе с друзьями привез на пастернаковскую дачу Романа Якобсона, который прибыл в Москву для участия в работе Международного комитета славистов.

Я, – вспоминает Вячеслав Всеволодович, – поехал отдельно и оказался в Переделкине раньше их. <…> Борис Леонидович спросил меня: «Кома, как вы думаете? Я хочу ему передать роман, чтобы его там напечатали. Можно ли это сделать?» Я ответил, что, насколько я могу судить, Якобсон старается здесь быть в хороших отношениях со всеми, в том числе и с людьми официальными. Поэтому я сомневался в том, что согласится ли Якобсон сделать то, чего от него хотел Борис Леонидович. Полностью от этого замысла Пастернак не мог отказаться сразу, но с прямой просьбой к Роману Осиповичу не стал обращаться. Когда все собрались и уселись за стол, Борис Леонидович среди прочих тостов проговорил что-то и о том, что хотел бы видеть свой роман изданным – «чтобы он вышел за границей». Эти слова, сказанные как бы между прочим, но с подъемом, вызвали почти что окрик Зинаиды Николаевны: «Да что ты чепуху говоришь?!» Другие гости на них никак не ответили. Я так до сих пор и не знаю, догадался ли Роман Осипович о тайном смысле этого тоста – скорее всего, нет[171].

Изложение этого разговора любопытно сравнить с более ранними воспоминаниями Иванова о Якобсоне:

В общем потоке фраз о том, что он написал теперь, Пастернак упомянул и о своем желании увидеть роман напечатанным за границей. На это Якобсон никак не отозвался. Если у Пастернака в предыдущем разговоре со мной и мелькнуло намерение вовлечь Якобсона в эту свою затею, реакция того едва ли обнадежила Пастернака. Разговор не имел продолжения[172].

Продолжения, впрочем, и не потребовалось.

Роман Якобсон побывал у Пастернака в один из дней между 17 и 25 мая 1956 года. А 20 мая дачу в Переделкине навестил Серджио Д’Анджело.

12

И опять возникает вопрос: а отчего он, собственно, приехал к Пастернаку?

Согласно укоренившемуся мнению, которое он сам же и запустил в обращение, Серджио Д’Анджело, работавший тогда в итальянском отделе «Радио Москвы», по этому же радио услышал сообщение: «Скоро будет опубликован „Доктор Живаго“ Бориса Пастернака. Это роман, написанный в форме дневника, охватывающий первые три четверти века и оканчивающийся Второй мировой войной»[173].

Никаких других упоминаний об этом, в общем-то, странном радиосообщении (чего бы вдруг, ведь роман пока никем даже не принят к публикации?) в литературе нет, архивные разыскания не производились, так что остается верить на слово прыткому журналисту, по совместительству исполнявшему обязанности еще и литературного агента Дж. Фельтринелли. Во всяком случае, издателя он об этой новости известил и, как свидетельствует датируемая концом апреля переписка миланского редактора Валерио Рива с будущим переводчиком романа Пьетро Цветеремичем[174], получил распоряжение безотлагательно договориться с Пастернаком о переводе и издании его книги в Италии, как только она выйдет в СССР.

Спустя три недели Д’Анджело в компании еще одного сотрудника иновещания Владлена Владимирского направился в Переделкино – и, вместо ожидаемого всего лишь согласия на сотрудничество автора с Фельтринелли, после того как появится русское издание романа, увез с собою объемистую папку с рукописью.

Через несколько дней Д’Анджело вылетел в Берлин, куда для встречи с ним из Милана специально прибыл сам Фельтринелли. Папка «по всем правилам конспирации» была из рук в руки передана на станции берлинского метро – и маховик истории завертелся.

13

Завертелся он (правда, совсем по-другому) и в Москве, хотя здесь, как это ни покажется неожиданным, правил конспирации не придерживался никто.

Во-первых, сам Пастернак – он безбоязненно (и безнаказанно!) в течение едва ли не десяти лет распространял свою рукопись среди сотен, а возможно и тысяч людей, среди которых не могло не быть осведомителей, так что и в данном случае не считал необходимым делать тайну из своего поступка[175]. «Хоть это и не соответствует нашим нравам, я не вижу в этой передаче ничего противозаконного», – написал он 30 декабря 1956 года сотруднику парижского издательства «Галлимар» Брису Парену[176].

Во-вторых, у сотрудников разного рода «иновещаний» и вообще организаций, где советские люди служили вместе с иностранцами, исстари сомнительная репутация, а тут мало того что при передаче рукописи присутствовал некто Владимирский, так еще и явились они сразу же в Комитет по радиовещанию вместе с загадочной папкой – и «возбужденными», и, надо полагать, словоохотливыми.

И наконец, в-третьих, Ольга Ивинская – напуганная возможностью катастрофических последствий, она тут же помчалась «советоваться» сначала в Гослитиздат к Н. Банникову[177] и на квартиру к М. Виташевской, еще одному гослитовскому редактору, а затем в «Знамя», все к тому же опекавшему ее Вадиму Кожевникову, который, как мельком упоминает Ивинская, еще только «должен был читать» роман[178], лежавший в редакции.

Неизвестно, сообщили ли кому-нибудь опасную новость сотрудники иновещания и Н. Банников. Известно, со слов Ивинской, что «<…> действительно Виташевская отдавала кому-то роман (один из непереплетенных экземпляров был у этой особы)»[179]. Но как бы там ни было, слухи о встрече Пастернака с итальянским эмиссаром разошлись быстро и достаточно широко. Во всяком случае, уже в начале лета, как рассказывает Вяч. Вс. Иванов, работавшая тогда в Военном институте иностранных языков Наталья Трауберг стала его расспрашивать,

верно ли, что Пастернак передал роман для публикации за рубеж. Я ничего не знал об этом, хотя и помнил (но не стал упоминать в тот раз) его замечание в разговоре перед приходом Якобсона и во время встречи с ним. До Наташи дошли слухи и о людях из Италии,