Антти не сразу сообразил, что имеет в виду отец Жюльен, но когда до брата моего наконец дошло, в чем дело, он, словно бешеный, схватился за меч и непременно зарубил бы священника, не вмешайся я вовремя.

Оттащив Антти в сторону и немного успокоив его, я, и сам глубоко задетый теми грязными подозрениями, которые вызвала у господина д’Авриля возлюбленная брата, стал упрекать священника за излишнюю строгость и объяснять, что она — венгерская девушка благородного происхождения, к тому же — богатая наследница. Я заявил также, что бракосочетание должно состояться немедленно и без особого шума, дабы не привлекать внимания гостей сего почтенного дома. За свершение священного обряда венчания я посулил отцу Жюльену три дуката и еще один попросил его отдать нищим.

Отец Жюльен, похоже, не вполне поверил моим объяснениям и, глядя на нас исподлобья прищуренными глазами, сказал:

— Все это кажется мне довольно подозрительным. Если бы вам нечего было скрывать, вы бы не позвали меня ночью сюда — в публичный дом. Поэтому я ни за что никого венчать не стану — и не надейтесь, — ибо не собираюсь рисковать собственной шкурой. И уж точно не сделаю этого ради каких-то жалких четырех дукатов!

Антти, охваченный страшным возбуждением, даже не думал торговаться и тут же предложил бессовестному священнику двадцать венгерских дукатов. Королевская плата лишь усилила подозрения отца Жюльена. Однако, раскрыв требник, он все же прочел подобающие случаю молитвы и наставления и без дальнейших возражений обвенчал молодых по христианскому обряду. И даже в безбожных устах отца Жюльена старинные латинские слова звучали торжественно и свято.

Наконец он велел Антти надеть на палец возлюбленной обручальное кольцо, чтобы объявить их после этого мужем и женой. Антти тут же потребовал у меня бесценный бриллиантовый перстень великого визиря Ибрагима; поступок этот не оставлял никаких сомнений в том, что брат мой совсем потерял голову. Я попытался было объяснить ему, что нельзя просто так отдавать перстень ценой в две тысячи дукатов, но Антти, не обращая ни малейшего внимания на мои слова, вытащил перстень визиря из моего кошеля и вручил отцу Жюльену, который надел кольцо на палец девушке. Таким вот образом мы и лишились навсегда этой драгоценности.

Вид великолепного перстня явно взволновал отца Жюльена, и священник стал украдкой бросать на нас любопытные взгляды, пытаясь разгадать, кто же мы теперь такие. Он поскорее завершил церемонию, торопливо благословил молодоженов, сунул полученные от Антти дукаты в потертый мешочек и, собираясь уходить, сказал:

— Что-то у меня горло пересохло... Знаете, я не прочь выпить за ваше здоровье и благополучие, если вы, конечно, не возражаете. Но потом мне непременно надо уйти. Надеюсь, вы не пожалеете о своем необдуманном поступке. Первую брачную ночь вы, наверное, проведете здесь, и я еще вернусь сюда, чтобы благословить вас.

Не на шутку перепуганный внезапной мыслью о том, что мы ненароком угодили в ловушку, я буквально оцепенел, но Антти схватил отца Жюльена за ухо, заставил священника откинуть голову назад и почти насильно влил ему в глотку целый кубок вина, приговаривая:

— Пей, пей, милейший и достопочтеннейший отец Жюльен, пей так, чтобы наконец почувствовать, как это здорово — надраться до чертиков. Сегодня у меня денег куры не клюют! К тому же мы все-таки справляем свадьбу. Так что, если понадобится, Микаэль притащит еще один кувшин вина.

Отец Жюльен, посинев, брыкался и отбивался, плевался вином, стонал и мотал головой, но Антти безжалостно окунал его опухший нос в кувшин, заставляя пить и захлебываться, мне же велел скорее нести следующий жбан. Но госпожа Ева внезапно схватила меня за руку и, встав на моем пути, оттолкнула от двери. Глаза красавицы метали молнии, когда она, дрожа от гнева, обратилась к Антти:

— Немедленно отправляйся со мной на брачное ложе, мой дорогой господин. Не то я разобью этот кувшин о твою башку. Я и подумать не могла, что выхожу замуж за пьяницу, хотя в турецком лагере заметила тебя среди пленных и видела, какую страсть ты питаешь к вину.

Антти постарался успокоить молодую жену, нежно заворковав:

— Дорогая моя малышка, мой жеребеночек, мой персик! Всему свое время. Сначала мы должны позаботиться о спасении наших жизней — ведь не очень-то приятно проснуться на брачном ложе только для того, чтобы отправиться прямиком на виселицу. Не так ли, мое золотце? Отец Жюльен с превеликой радостью продаст нас за пару медяков, не говоря уж о том, что он мечтает заполучить твое обручальное кольцо. Нам остается только одно: забрать почтенного пастыря с собой к туркам. Заставить же его держать язык за зубами можно лишь единственным способом — напоить преподобного отца до бесчувствия. Согласись, что это очень милосердно: он просто рухнет замертво где-нибудь в углу и уснет так крепко, что никто и ничто не разбудит его. Поверь мне, дорогая, я прекрасно помню те времена, когда укладывал его почивать на постоялых дворах, где он напивался, как свинья.

С этими словами Антти снова крепко схватил отца Жюльена за шею и окунул лицом в вино, заставляя преподобного пить — хотел того несчастный или нет. Но как только Антти позволял ему перевести дух, благочестивый отец немедленно принимался обвинять нас в измене, проклинать, обзывать отступниками и клясться, что уже давно, еще в Париже, он чувствовал, как от нас, богомерзких еретиков, смердит адской серой.

Успокаивая его, Антти заверял:

— Я желаю тебе только добра, отец Жюльен, но если ты так уж хочешь, я с удовольствием перережу тебе горло. Уж тогда-то все мы будем в полной безопасности, а потому не слишком искушай меня и не толкай на этот мудрый шаг. Я ведь еще не забыл, как подло ты бросил нас в трактире под Парижем, оставив в благодарность за все наши хлопоты лишь коротенькую записку...

Антти достал нож, поплевал на руки и принялся проверять лезвие на своей загрубевшей ладони.

Увидев это, отец Жюльен прекратил орать, и лицо у него сразу посерело. Негодяй знавал в жизни всякое — и взлеты, и падения, поэтому сразу сообразил, что сейчас ему лучше молча уповать на милость Провидения. Слабым голосом он попросил еще подлить ему вина, а когда я поднес ему очередной кубок, не прошло и четверти часа, как благочестивый капеллан стал уверять нас, что всегда считал Магомета величайшим из пророков. К тому же, продолжал священник свою еретическую проповедь, Церковь, по его