— Я вам позвоню, — сказал он, откланиваясь.

— Да-да, позвоните мне. В любом случае мы увидимся в «Старой мельнице» накануне заседания. Чтобы уладить последние детали, удобнее всего будет, наверное, после ужина. Жизель вызовет вам такси, если хотите…

«Гадина! — в ярости подумал он. — Сука!»

Действительно, он снова увидел ее вчера вечером за ужином, где каждое блюдо казалось ему пыткой, от спаржи до клубники со сливками, не говоря уже о курице под соусом «финансист». И потом в доме-музее — распростертую на полу, в клетчатом костюме, жалкую и наконец-то умолкшую, с головой, проломленной основанием окровавленной статуи.

Около четырех часов дня внутри и вокруг кондитерской «Настоящие мадленки», что напротив церкви на главной деревенской площади, толпился народ. День потихоньку угасал, и лучи заходящего солнца превратили невзрачную площадь в окружении старых живописных домишек — внешние балки и мелкие ромбовидные стекла в окнах придавали им сходство с голландскими домиками — в поэтическое местечко, пронизанное оранжевым светом и озвученное разноязыким говором.

В толпе, в более или менее точном переводе, циркулировали всевозможные слухи, и известие о смерти председательницы Прустовской ассоциации приобрело здесь международное значение, что понравилось бы ей, будь она жива.

Те, кто прямиком направился к дому тетушки Леонии, обнаружили там кроме двух невозмутимых полицейских следующее объявление, написанное дрожащей рукой: «По причинам, от нас не зависящим, заседание Прустовской ассоциации состоится в актовом зале лицея Марселя Пруста». Его приколол к двери двумя кнопками добровольный экскурсовод Андре Ларивьер — очень старый господин, бывший налоговый инспектор, ревностный читатель Пруста и хранитель традиций. Он самым решительным образом протестовал против присутствия киногруппы, прибывшей именно в этот день.

— Этот дом не цирковая арена! — кричал он дрожащим от негодования голосом. — Здесь разыгралась настоящая трагедия, и я просил бы вас уважать память!..

— Я вам повторяю, что председательница сама нам разрешила… У меня есть письмо! — орал красный от гнева блондинчик, потрясая конвертом со штампом Прустовской ассоциации. — Мы опоздали из-за демонстраций на дорогах!

— Джонни, Джонни, оставь его, — вмешался другой импозантный господин, за которым следовали двое операторов, гример и фотограф. — Я Рей Тейлор, — добавил он, ослепительно улыбнувшись, как будто, назвав себя, он объяснил все.

— Андре Ларивьер, — по-военному отрапортовал старик, поправляя галстук-бабочку. — Я бы попросил вас и вашу… труппу отправиться в лицей Марселя Пруста. Все будет происходить там.

Нехотя и понося добровольца на чем свет стоит, Рей Тейлор ретировался, оставив Ларивьера торжествующим цербером перед домом тетушки Леонии. Старик краем глаза заметил на углу улицы Эмильену и властным жестом подозвал ее.

— Эмильена, — начал он, отфыркиваясь, как тюлень. — Если мы хотим избежать новой катастрофы, нам надо объединить усилия. Не могли бы вы постоять здесь, направляя вновь прибывших в лицей? Я видел господина Дефоржа, который, как вы можете догадаться, был совершенно потрясен, но я не знаю, предупредили ли виконта де Шарея.

— А мадемуазель Дамбер? Она оставила мне свою сумку, и не такую уж легкую, можете мне поверить.

— Дайте ее мне. Мадемуазель Дамбер звонила мне из «Старой мельницы». Ей, бедняжке, придется заменить председательницу на открытии заседания…

— Так я оставила сумку в привокзальном кафе, — нехотя призналась Эмильена, продолжая думать о своем. — Не могла же я ее таскать всю оставшуюся жизнь, не зная ни где, ни когда увижу мадемуазель Дамбер…

— У меня совершенно нет времени забрать ее из кафе. Мне надо срочно идти в лицей, чтоб сообщить последние новости.

— Какие последние новости?

— А правда, вы же не знаете. Мы только что получили телеграмму от господина Браше-Леже. Он не может приехать. У него сел голос.

— Ну-ну, — фыркнула Эмильена.

В ее кругу так не делается — никто не отказывается от приглашения в последнюю минуту. Но Андре Ларивьер уже повернулся и заспешил — насколько позволяли его дряхлые ноги — в сторону лицея сообщить траурную весть.

В гостинице «Старая мельница» комиссар Фушру, позволив Жизель заняться своими обязанностями, отправил два послания — Патрику Рейнсфорду и Гийому Вердайану — с просьбой зайти к нему после заседания. Затем он попросил показать ему комнату, которую занимала Аделина Бертран-Вердон, зная, что аджюдан Турнадр отдал распоряжение ничего там не трогать.

Он очутился в очаровательной спальне с обоями в цветочек и деревенской мебелью — только строгий порядок выдавал гостиничный номер. Особенно неожиданными в таком месте казались две гравюры, представлявшие сцены из «Златой легенды».[19]Он отметил, что кровать осталась нетронутой, а на подушке рядом с разломанным шоколадом в фольге увядала роза. На ночном столике «под старину» стояла бутылка минеральной воды, хрустальный стакан, ложечка и банка варенья — из лепестков розы, если верить этикетке. На письменном столике между двумя окнами — лампа, бумага для писем с шапкой «Старой мельницы» и открытая дамская сумочка из черной кожи. Жан-Пьер Фушру осторожно изучил ее содержимое и нашел то, что и предполагал, — бумажник из тонкой кожи с отделениями для мелочи и для кредиток и розовые водительские права на имя Аделины Бертран, в девичестве Вердон, родившейся сорок лет тому назад в Немуре и проживающей ныне в Париже на улице Сент-Ансельм. Цветная фотография была довольно удачной, хотя надменная улыбка, кривившая красные губы, придавала треугольному лицу насмешливый и холодный вид. В другом отделении сумочки лежала небольшая косметичка, позволяющая подправить макияж, золотая ручка с инициалами АБВ, выгравированными на колпачке, блокнот из хорошей бумаги и записная книжка с множеством исправлений. Все эти предметы наводили на мысль об идеальной деловой женщине, для полноты картины не хватало лишь календарика и ключей.

Жан-Пьер Фушру предположил, что Аделина Бертран-Вердон очень спешила, покидая комнату, настолько, что не захватила с собой даже самого необходимого — ни сумочку, ни пальто (последнюю гипотезу он проверил, открыв шкаф, где висела роскошная шуба из серебристой лисы рядом с двумя прекрасно сшитыми платьями и костюмом из красной шерсти), — только ключи. Он бы дорого дал, чтобы узнать, что же заставило председательницу ассоциации покинуть это уютное убежище и направиться в холодный дом тетушки Леонии после десяти часов вечера. Ведь, если верить хозяевам гостиницы, Аделина Бертран-Вердон предупредила, чтобы после этого времени ее не беспокоили.

В небольшом чемодане на комоде против кровати он обнаружил шарфик от Эрмес, белье, белую кружевную ночную рубашку и такой же пеньюар, бархатные тапочки и сапоги на высоком тонком каблуке. Дверь в ванную слева от комода — ни один из ящиков не был заполнен — чуть приоткрыта. В небольшой комнате, выложенной белой и зеленой плиткой и сверкающей чистотой, единственными видимыми знаками короткого пребывания обитательницы номера казались смятое полотенце и огромный несессер. Кроме обычных предметов, Жан-Пьер Фушру обратил внимание на большое количество медицинских препаратов — порошки аспирина, антидепрессанты, снотворное, витамины и болеутоляющая мазь.