звездочка белая, и грива белая. И бабки тоже белые, будто как в чулках коротких.

– Он что ж, миллионщик, Николай Георгиевич твой, что извозчика по стольку ждать заставляет? – уже дружелюбнее полюбопытствовал Маршал.

– Он-то? Он-то вообще странный человечишко. Иной раз деньгами сорит, оркестр банковскими билетами осыпает, извозчику вон не разрешает никого возить, пока сам тут гуляет. А когда и по месяцу в долг пьет.

Через двадцать минут и вправду в пятно света перед рестораном въехала лаковая блестящая пролетка с впряженной в нее красивой черной лошадью с белой, явно крашенной пергидролем, гривой. Санька утвердительно кивнул, и Маршал запрыгнул на подножку коляски.

Спустя еще десять минут испуганный кучер, приподнявшись на козлах и указывая кнутом куда-то под самую крышу углового дома на пересечении Жуковского и Эрделева переулка[9], угодливо рассказывал:

– Там они, под небушкой самой, вон через ту парадную и до самого верьху, сколько раз их, уставших от водки, затаскивали. Там одна дверь, не ошибетесь.

С удивлением получив плату, извозчик собрался было хлестнуть по черной спине, но строгий полицейский остановил его руку:

– Здесь будь. Я скоро.

Лифта не было. Дом был явно небогатый, содержался неопрятно: лампочки на лестнице еле разгоняли мрак, не добираясь до углов, в парадной пахло сыростью и крысами. Один раз даже показалось, будто что-то зашуршало в углу на клетке второго этажа, но выяснять источник звука Константин Павлович не стал, поспешил подняться выше. На последнем этаже и правда была всего одна дверь. Маршал на удачу толкнул ее, и та, тихо скрипнув, поддалась нажиму. Расширив с максимальной осторожностью проем, Константин Павлович достал из-за спины оружие, выставил руку с оружием вперед и шагнул в темноту.

В квартире не раздавалось ни звука, но зажечь фонарь Маршал не решился, медленно, на ощупь, пробираясь в глубь узкого коридора, где из-под запертой двери пробивалась тонкая полоска дрожащего света. Дойдя до места, Константин Павлович замер, задержав дыхание и прислушиваясь. Ничего не услышав, он на всякий случай все-таки присел и тихонько нажал на створку. Его взгляду открылась маленькая комнатка с покатым потолком – собственно, крышей всего дома. В узенькое раскрытое окошко, пробитое прямо в этой крыше, по-хозяйски заглядывала желтая неполная луна, а на солдатской кровати полностью одетый спал на спине тот самый кутила из «Квисисаны».

Бегло оглядев маленькую комнату, Константин Павлович отметил лежавший на столе в пятне лунного света раскрытый складной нож в каких-то темных пятнах. Аккуратно, не касаясь лезвия, поднял двумя пальцами за рукоять, осторожно понюхал сталь. Кровью не пахло, скорее чем-то масляно-химическим, как будто его давно оттирали керосином. Достал платок, обернул им нож и спрятал его в карман пиджака. Потом подошел к спящему, зажал ему ладонью рот и направил прямо в раскрывшиеся и ничего не понимающие глаза черный ствол револьвера:

– Просыпайтесь, Николай Георгиевич, к вам полиция.

* * *

В кабинете с наглухо зашторенными зарешеченными окнами на тяжелом деревянном стуле с резными подлокотниками сидел взъерошенный молодой человек. Он был очень бледен, до болезненности, по лицу его градом катил пот, длинная челка прилипла ко лбу, на остром носу повисла тяжелая капля. Он вцепился в те самые подлокотники тонкими белыми пальцами, будто утопающий в скользкий борт спасательной шлюпки. Бордовый бархатный пиджак его был измят, как если бы он провел в нем не один день; зеленая лента, когда-то завязанная на шее бантом, сейчас беспомощно свисала на тонкой шее, а сам он затравленно озирался, переводя искательный взгляд с одного лица на другое. Лица эти принадлежали начальнику петербургской сыскной полиции Владимиру Гавриловичу Филиппову, его помощнику, Константину Павловичу Маршалу и письмоводителю Николаю Антиповичу Отрепьеву. Филиппов сидел за столом для допросов, вглядываясь в какие-то бумаги, Маршал по своей давней привычке пристроился с папиросой у подоконника, а Отрепьев примостился у краешка стола начальника, выжидающе приподняв над чистым листом уже обмокнутое в чернильницу казенное перо.

Владимир Гаврилович поднял глаза от документов и внимательно посмотрел на сидящего перед ним человека. Тот еще сильнее сжался и испуганно икнул, от чего с носа таки сорвалась капля пота.

– Назовитесь, пожалуйста, – тихим голосом произнес Владимир Гаврилович, не сводя глаз с задержанного. Тот попытался расправить плечи, но согнутые в локтях руки не захотели выпрямляться, еще крепче вцепились в резное темное дерево.

– Ан… Анцыферов Николай Георгиевич…

Филиппов удовлетворенно кивнул, а Отрепьев заскрипел пером.

– Чем изволите на жизнь зарабатывать?

– Ху-художник я, – опять икнул задержанный.

– Вы знаете, где вы находитесь?

– В участке? – сглотнул Анцыферов.

– Да, вы в Казанской полицейской части. Я – начальник сыскного отделения, Филиппов Владимир Гаврилович. Вы знаете, почему вы здесь?

Задержанный так рьяно замотал головой, что, казалось, тонкая шея сломается, не вынеся этого.

Отрепьев растерянно посмотрел на начальника, остановив руку с пером на полпути к чернильнице. Филиппов тоже удивленно приподнял бровь:

– То есть вас ночью привезли под пистолетом в полицию, а вы не догадываетесь о причинах? – Анцыферов снова покачал головой, уже не так уверенно. – Это ваше? – Филиппов приподнял стопку бумаг и указал на лежащий под ними на столе нож.

На этот раз Анцыферов утвердительно мотнул подбородком:

– Да. Это морской нож. Мне очень нравится, отменная сталь, много затачиваний выносит и хорошо держит заточку. Я его в лавке Бажо приобрел еще зимой, это на Александровском рынке.

– Для чего он вам?

Молодой человек неопределенно пожал плечами:

– Так для многого. И карандаши чиню, и краску на холсте подчищаю. Иногда и колбасу режу. Нож – вещь многофункциональная.

Филиппов согласно кивнул и резко переменил тему:

– Вам знакома женщина по имени Екатерина Алексеевна Герус?

– Как? – переспросил Анцыферов. – Герус?

Видно было, что он силится что-то вспомнить, чтобы хоть как-то еще оказаться полезным этим суровым господам. На миг его глаза обрадованно распахнулись, будто он что-то извлек из закоулков памяти, но тут же потухли:

– У меня учитель был в гимназии – Алексей Михайлович Герус. Но это же не то?

Филиппов раздраженно хлопнул ладонью по лаковой поверхности стола:

– Прекратите ерничать, господин Анцыферов! Несколько человек видели вас выходящим позавчера днем из «Квисисаны» в «Пассаже» в обществе проститутки Екатерины Герус.

– Ах, вы вот о ком… Я, признаться, не знал ее фамилии. Да и имени, собственно говоря…

– Хорошо же у вас заведено, Николай Георгиевич, – подал от окна голос Маршал. – Провели с девушкой ночь и даже имени не спросили?

– Полно вам, какую ночь? – возмущенно откликнулся постепенно успокаивающийся Анцыферов. – Она чуть не на ходу вытолкала меня из коляски. Мы едва успели свернуть на Садовую, как вся ее веселость и расположенность