неё электричество. Ты немеешь, мысли скованны. Слова бесполезны, молчание опустошает. Я испытал это ещё до того, как ты влюбился. Эта неприступность мучила меня с самого начала, и каждый раз я находил силы ждать оттепель, чтобы приблизиться к ней. Потому что мои нервы – канаты, ты помнишь не хуже меня.

Обжигающая влюблённость окончательно отступила, и вы перестали видеть жизнь исключительно в ярких красках. Они поблекли, и, продолжая держаться за руки, вы снова оказались в мире обычных людей. Это всё ещё любовь, только без розовых очков. Вы столкнулись с недомолвками, раздражающими мелочами и громкими ссорами. Жара прошла, наступили морозы. До тебя дошло, что лёгкий флирт может обернуться тяжким страданием. Но поздно! Вас связала цепь, и оторваться можно было, только оставив куски собственного мяса на железе.

Зачем я таскался с вами? Иногда даже тошнило, но я умело скрывал свои переживания, не тебе же рассказывать, как мне тяжело. Ты умел не только поддержать. Ранить словом ты тоже мастер. Но что мне оставалось? Любовь жизни я почти упустил, угробить ещё и дружбу – это слишком.

Когда ваши отношения оказались под угрозой, я разглядел намёк на надежду. Что не убивает, делает нас сильнее. Надо ещё потерпеть. Мелькающие годы ничего не меняли, я продолжал любить так же остервенело. День, прожитый без неё, казался напрасным. И я ждал час, который всё изменит.

Не забывай, мы с ней стали гораздо ближе. Она считала меня другом и делилась наболевшим после каждой вашей ссоры. Когда она призывно смотрела на меня в ожидании поддержки, эти секунды стоили всех страданий.

Беременность дала вам шанс и одновременно лишила меня всего. Но случилось то, что случилось.

* * *

Он спросил, трудно ли воспитывать пасынка. Уклонился неопределённым ответом. Откровенничать совсем не хотелось. Стыдно.

Пока не стал отцом, допускал, что могу не полюбить. Предвидел неловкость рядом с новорождённым и непонимание, как себя вести.

Но эти проблемы обошли стороной. Когда инстинктивно увидел в нём живого человека ещё до появления на свет, все сомнения отступили.

Сложности пришли с предсказуемого направления… И почему я недооценил страх многих приёмных родителей? Мы совсем не похожи внешне с ребёнком. Это, конечно, не удивило и поначалу совсем не коробило – условие входило в стоимость билета. Но однажды откуда-то взялся назойливый вопрос: за что мне такая несправедливость? Это ужасно – завидовать погибшему другу, разглядывая лицо мальчика, которого называешь и считаешь собственным сыном. Иногда меня разъедала изнутри ревность обезумевшего, когда я узнавал в пацане твои черты, дружище! Губы, нос с горбинкой, глаза, ямочка на подбородке – всё твоё.

Очевидно, что мужчинам это важно, но только с годами понял почему. Глупый рассматривает это как подтверждение супружеской верности. Нет, всё гораздо глубже. Это та самая связь, как обручальные кольца и штамп в паспорте, только на порядок прочнее. Кольцо можно снять, брак аннулировать, а лицо останется с тобой до конца жизни, как татуировка, чтобы напоминать о нерушимой связи с отцом. Мы всегда старались оставить свой след – завоевать чужие земли, водрузить знамя на покорённой вершине, дать своё имя открытому химическому элементу или городу, хотя бы изменить фамилию избранной женщины. Эта алчность передаётся по цепочке столетиями, и псевдоцивилизованная современность лишь камуфлирует её, но не в состоянии одолеть. Внешнее сходство – след в жизни нового человека, клеймо на всё лицо. И каждый отец, даже самый скромный, жаждет, чтобы это клеймо бросалось в глаза другим.

Я думал, что свободен от одержимости клеймом, и всё равно пришлось испить положенную чашу тоски.

Мужчины не просто одаривают своих детей схожими чертами лица, а дают гораздо больше. В пять лет у сына проявилась аномальная любовь к помидорам, мы вместе с супругой ошарашенно смотрели на мелкого и вспоминали его отца, который мог их есть десятками в любое время. У меня выступил пот, когда первый раз увидел, как перед пробитием пенальти или опасного штрафного юный нападающий большим и указательным пальцем трёт переносицу, потому что без этого жеста мой друг не мог играть в футбол. Полное безразличие к точным наукам в школе уже не удивило. Когда он, довольный, поделился со мной, что стал капитаном команды КВН, я ненамеренно посмотрел на него так, что он испугался.

Так что же в большей степени влияет на человека: наследственность или воспитание? Что важнее – мои усилия или отцовская сперма; несмотря на гору прочитанных книг, я ничего не прояснил для себя. Дилемма казалась несправедливой, но я понимал: некоторые вещи передаются на каком-то совсем непостижимом мной уровне. Он от отца может унаследовать не только форму носа. Иногда дети умудряются копировать путь своих родителей, даже не зная их судьбу. Мне не хотелось, чтобы сын шёл по дороге своего отца.

Это мой ребёнок, но в дождливый день, когда руку ломит сильнее обычного, воспоминания особенно едки, настроение на нуле, я думал о том, что он должен быть похож на меня. Не лицом, так хотя бы мыслями и поступками.

Я не сдавался и учил его структурированности, обстоятельности, ответственности, пунктуальности. Я воспитывал его, пытаясь добиться усовершенствованной версии себя. Смотрел на него, и сквозь серьёзность, подаренную мной, всегда пробивалась чужая озорная улыбка. Точно не моя. И не улыбка матери.

Это раздолбайство в глазах мальчика узнать несложно. Я пытался бороться с этим налётом весёлого безразличия. Я воевал с ним не только потому, что оно мешает сосредоточенности – залогу любого большого успеха.

Глядя на улыбающегося юношу, трудно не вспомнить охламона с той фотографии на первой странице старого альбома. Весёлого, непоседливого, проклинавшего серьёзность – основу моей жизни. Я не мог претендовать на то, чтобы каждый прохожий восклицал, что мы с мелким – одно лицо. Поэтому надеялся обнаружить себя в его поступках и характере. И каждый раз, признавая своё поражение перед биологическим отцом, ревел от злости.

Самодовольная улыбка – как знамя покойного. Давно его нет в живых, но это знамя подхватил сын. И когда его губы обнажают ровные белые зубы, а в глазах появляется хитринка, я вижу усмешку друга над моими потугами.

Я вспоминаю про танцы. И готов цепляться за них, как за тростинку. Ведь без заложенных мной настойчивости и методичности не случилось бы проекта с золотым конфетти в финале. Но как под дых бьёт мысль, что танцы я никогда бы не выбрал. А вот мой друг – легко. Он занимался чем угодно, лишь бы на него смотрели, раскрыв рот. Шах и мат…

Всё