Во взрослой, лишённой поэзии жизни мы стали бы идеальным дуэтом. Он бы придумывал, а я воплощал его задумки в жизнь. Мог получиться великий союз фантазёра и человека-действия. Чтобы создать что-то масштабное, нужны два компонента: неограниченное воображение и несгибаемая воля. Иногда эти дары достаются кому-то одному – этим счастливчикам предначертаны свершения. Мы же могли воспользоваться этими драгоценностями только в складчину. Наверное, ничего масштабного я в жизни не сделал, потому что одно из двух слагаемых успеха погибло с моим другом. Наш шанс заключался в сотрудничестве. Так, может быть, нашему наследнику выпадет счастье и честь объединить в себе эти элементы, необходимые для громкой победы?

Одержимость танцами – гены покинувшего этот мир молодым несчастного фантазёра, мечтавшего с высоты сцены ловить восхищённые взгляды публики, переплетённые с моим воспитанием, научившим тренироваться до изнеможения.

* * *

Тот вечер изменил всё. Забыть бы его, но двадцать лет не помогли, и ничто не поможет.

Звонок друга в конце рабочего дня. Довольный голос. Грандиозная новость! Нам надо обязательно встретиться. Сегодня же. Сейчас!

Заехал на машине. Молчаливый и взволнованный. Не спешил меня поразить. Приехали в любимый бар.

– Тачка-то зачем?

– А ты думал, я тебя на автобусе повезу? Расслабься, старина. Сегодня ломаем твои правила, совесть ты наша.

Как всегда, накурено. Несколько знакомых лиц. Садимся у окна. Крошки, нет салфеток. Официантка Оленька с радушной улыбкой уже плывёт к нам через весь зал, а я, зажав мизинцем край манжеты свитера, размашисто провожу рукой по деревянному столику. Можно начинать.

Друг без раздумий заказывает только бутылку коньяка и просит вернуться удивлённую Олю чуть позже. Наливает от души на двадцать минут разговора и требует: «Пьём сразу, без тостов и промедлений».

Пойло дерёт горло. Он тут же наливает, на этот раз меньше.

– Ты куда гонишь, бродяга?

– Узнаешь – поймёшь.

– Угу.

Мы выпили ещё, освоились в резко наступившем опьянении. Он попросил какую-то еду и уставился на меня. Никогда не умел делать вступление. К тому же, если новость грандиозная, зачем мучиться с плавной подводкой, сказал он. Правильно. Только мне бы она потребовалась.

– Короче, я стану отцом… Ты не рад за нас?

– Нет, что ты. Это очень мощно. Ты прав – грандиозная новость. Поздравляю.

Мы обнялись. Друг освободился и поспешно схватился за бутылку. Я воспользовался паузой, пока он выверял соответствующую первому тосту дозу, и сбежал в туалет.

Это крах. Чахлая надежда рухнула с этой новостью. Пока они были простой парочкой, этот союз в любой момент мог развалиться. Я не желал другу зла, но и от своей любви не спешил отказываться. Идеальный вариант: он устаёт от конфликтов, снова влюбляется, изменяет, и тут же появляюсь я, чтобы успокоить брошенную девушку. Классический сюжет.

Новость всё меняла. Да, это не приговор. Беременность может прерваться, парни иногда боятся ответственности, молодые нередко разводятся – жизнь знает тысячу способов разлучить родителей. Но это уже не те варианты, на которых я готов строить своё счастье. Для меня новость означала простую цепочку: беременность, свадьба, роды и долгая жизнь душа в душу.

Заперся в кабинке. Закрыл крышку унитаза, сел. Тут же вскочил. Нервно дёрнул дверцу, вышел. Хотелось орать и ударить кулаком в зеркало. Ограничился стеной. Вернулся к другу, потирая костяшки, дал себя напоить. Он что-то говорил, я не слушал. Первый раз сдался, лежа на лопатках. Жизнь обесценилась за несколько секунд.

Даже не представляю, сколько мы пили. Я задремал, он меня толкнул локтем.

– Братиш, ты, похоже, готов. Поехали домой.

– Поехали.

– О, а как же совесть? Она ж не пьянеет.

– Так ведь новость-то грандиозная.

– Вот тут ты прав, поддерживаю. Даже совести иногда должно быть совестно заявлять о бессовестном поступке.

Странные слова. В этой вычурной фразе, смертельно отравленной тавтологией, я различил стиль и любовь гедониста к жизни.

В другой день я бы не дал ему сесть за руль. Выслушивал даже оскорбления от них обоих, все знали, пьянка и машина в нашей компании несовместимы. В этот раз я не думал, что мы – угроза на колёсах. Жить не хотел, остальное – мелкая возня.

Мы оба неплохо водили. Только я всегда отличался повышенной дисциплиной, он же предугадыванием дорожной ситуации и непоколебимой уверенностью в своих способностях.

Машин немного, поздний вечер в середине недели. Он ехал быстро, уверяя, что «трезво оценивает свои пьяные возможности». Я не очень внимательно следил за дорогой. Глаза слипались. Прилечь бы.

В сотне метров до пешеходного перехода возникла фигура. Какой-то придурок выбежал на дорогу из-за стоявшего у бордюра фургона. Чёрная куртка, чёрные штаны. Освещение совсем слабое. Вряд ли мы могли из той ситуации выйти без потерь. Даже трезвость не спасла бы.

Инстинктивный удар по тормозам с опозданием, руль вправо. Повезло, мы ушли от столкновения с пешеходом, а дальше всё зависело от везения и пристёгнутых ремней. Стоит ли говорить, кто из нас пристёгивался всегда, а кто через раз. Сокрушительный удар в припаркованный автомобиль, тряхануло прилично. Страшная боль в правой руке. Хорошо помню капли его крови и свой крик. Смутные образы врачей, гаишников, наших родителей. Как я ни силился, не мог восстановить ночь после аварии и следующий день. Чётко отпечатались только хруст руки, последние мгновения жизни лучшего друга, его голова на руле, стеклянный взгляд, мои слёзы и ненависть к себе – я же никогда не позволял садиться ему пьяным за руль.

У сына мог быть отец. Его отец. Настоящий отец. Его убило моё равнодушие к жизни. И мальчик обрёл другого отца. Настоящего отца.

Так начался круг, замкнувшийся через двадцать лет: когда мы попали в аварию с сыном, я опять пережил день, который изменил всё.

* * *

В больнице я провалялся пару недель. Отделался скромно: закрытая черепно-мозговая травма и перелом руки. Рука до сих пор реагирует на погоду, ноет перед дождём, напоминая об аварии всю жизнь.

После выписки первым делом пошёл к ней. Моя любимая женщина держалась отстранённо, односложно отвечая на все заготовленные реплики. Даже небрежно собранные в хвост густые чёрные волосы гипнотизировали, мне хотелось обнять её крепко и зарыться в этих локонах.

Налила чай, я пытался заполнить неуместными фразами тишину между глотками. Мои слова напоминали сырые дрова, я неуклюже их подбрасывал в затухающий диалог, приближая кончину последнего огонька. Столкнувшись в очередной раз с её молчанием, я разглядывал узор на мощном дубовом столе. Угловатый, с толстой столешницей, внушительными ножками он напоминал мне «Хаммер» – изящность в нём