и обиды, давно сидевшие где-то в теле и перекрывающие доступ кислороду, как оторвавшиеся тромбы перекрывают сосуды. Робин рвало словами, как однажды рвало пропитанными виски куриными крылышками. И невозможно было остановиться, сдержать это все в себе хоть еще на мгновение. Сдержать и проглотить, оставив их гнить дальше внутри.

– Понятно, – коротко ответила Кортни и улыбнулась, когда потом слов иссяк. Подойдя к дочери, она обняла ее за плечи и прижалась своим худеньким, едва подрагивающим телом, положив подбородок на макушку.

Робин показалось, что она обнимает не свою мать, а саму себя, ту маленькую девочку, которая продолжала жить внутри нее, никогда так и не сумев достаточно повзрослеть. Достаточно для того, чтобы простить детские обиды. У них в семье не принято было обниматься или как-то иначе телесно выражать свои чувства. Но эти прикосновения – это все, чего так хотелось и чего так не хватало.

Потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что Кортни рядом больше нет, а Робин руками обнимала себя за плечи, а по щекам текли слезы, скатываясь в уголки губ. Слизывая их языком и ощущая соленый вкус, девушка чувствовала, что затекшие мышцы расслабились, как расслабляешься только под пальцами умелого массажиста, разгоняющего по телу молочную кислоту, забившую мышцы. Придя в себя и оглянувшись по сторонам, девушка поднялась, отряхнула колени, как совсем недавно отряхивала свои ее мать, и, немного подумав, пошла к дому.

***

Внутри было пусто и чисто, как бывает только после ремонта. Даже при переезде на стенах остаются какие-то метки, указывающие на признаки жизни предыдущих хозяев, вроде полоски от обуви на полу или засечки на стене, растущие вместе с детьми. Кортни стояла у окна и смотрела в сторону обрыва, вглядываясь в высокую траву в надежде или в страхе увидеть там маленькую бесноватую девочку, так стремительно приближающуюся к обрыву.

– Я иногда вижу, как ты бежишь к обрыву. Маленькая. Быстрая. А я одновременно боюсь того, что может произойти, и хочу этого, – не поворачиваясь на звук шагов, прошептала Кортни. – Тот день стал самым худшим за всю мою жизнь.

– Почему же ты здесь? – спросила Робин, все еще оглядываясь по сторонам и пытаясь найти хоть что-нибудь, хоть какой-то намек на то, что тут кто-то живет.

– Мы переехали сюда, когда мне было пять. Отец – твой дед – сам строил этот дом и очень гордился им. В тот первый день, когда он решил показать нам его, здесь было точно так же, как сейчас, – пустые комнаты, только-только покрашенные стены. Ни мебели, ни призраков прошлого – ничего, что могло бы помешать маленькому ребенку носиться, сломя голову. Они открыли шампанское – отмечали окончание стройки. А про меня забыли, наверное, впервые в жизни. А я была так рада оказаться здесь после тесной квартиры, где у меня не было даже собственной комнаты. Только раскладушка у родительской кровати, которую мне иногда разрешали утаскивать на кухню, чтобы побыть в одиночестве. Я забралась на второй этаж и скатывалась оттуда на куске картона, случайно забытого прямо у лестницы. И, конечно, влетела в стену. Потеряла сознание. Говорят, мне наложили несколько швов. А когда мы вернулись домой, и я увидела свою кровь на свежепокрашенной стене, то решила почему-то, что это самый счастливый день в моей жизни. Посмотри, и ты поймешь, почему.

Робин аккуратно обошла девочку и, оглядываясь по сторонам, медленно пошла вперед. Стена прямо напротив была заляпана темными пятнами крови, а чуть в стороне, всего в паре сантиметров, торчал огромные крюк, на какие вешают батареи.

– Ты могла разбиться насмерть, – удивленно обернулась на Кортни Робин.

– Да. Поэтому каждый свой следующий день я воспринимала с тех пор как бонус. Поэтому жила как умела. А когда умирала, ни о чем не жалела. Возможно, только о том, что так и не смогла тебя разговорить и… Упустила твою сестру.

Кортни улыбнулась, взяла прислоненный к стене кусок картона и, помахав им в воздухе, побежала наверх, на второй этаж. Ничего не ответив, Робин развернулась и поспешила уйти – ей не хотелось оставаться здесь, чтобы не нарушать единение своей матери с вечностью, раз она выбрала для себя быть в одиночестве в этом пустом доме, бесконечно празднуя свой второй день рождения, когда чуть не умерла, будучи еще совсем маленькой девочкой.

***

Спуск к морю с другой стороны утеса петлял каменной лентой, обсыпающейся под ногами Робин. Ее голые ступни разбивались в кровь, но она не чувствовала боли, лишенная этой возможности с того самого момента, как перешагнула порог жизни и смерти. Сразу у подножья начинался пляж с почти черным, острым, как иголки, песком. Он проглатывал ноги почти до щиколоток, мешая идти вперед, словно намекая на то, что еще рано. Очень рано. Что не все еще сказано, не все еще сделано здесь, у высокого обрыва. Сдавшись, девушка опустилась на землю, обхватив колени руками, и заплакала.

Превозмогая вдруг навалившуюся усталость, девушка поднялась и поплелась обратно, еле передвигая ноги. Забираясь снова наверх, она прокручивала все слова, сказанные матери, и понимала, что не задала ей самый главный вопрос.

Словно решив добавить красок в этот и без того насыщенный день, солнце, существующее только в воспоминаниях обитателей загробного мира, начало клониться к закату, окрашивая волны темно-розовым цветом и слепя глаза, стоило только повернуться лицом к обрыву. Кортни качалась на качелях, радостно улыбаясь, а на лбу у нее растекались красные подтеки крови – единственное яркое пятно в ее бесцветном образе.

– Ты вернулась, – радостно засмеялась девочка, будто совсем недавно не делала все, чтобы ее дочь поскорее ушла. – Я так и знала, что ты вернешься, Роро.

– Мне нужно спросить тебя кое о чем, – пробормотала Робин, скривившись от ненавистного прозвища.

– Давай.

Качели остановились резко, словно только что не раскачивались, поднимая девочку ввысь. Кортни спрыгнула с них и села в траву, поджав под себя ноги и сложив руки на коленях.

– Ты сказала, что хотела, чтобы я упала с обрыва. Смотрела, как я бегаю вокруг, и ждала этого, – пальцы Робин подрагивали, сжимаясь в кулаки.

– Я сказала, что боялась этого и хотела.

– Боялась и хотела или боялась того, что хотела? – стиснув зубы, переспросила Робин.

– Какая разница? – пожала плечами Кортни и начала рвать траву и мелкие цветы, складывая из них букет. Протянув его все еще стоящей, нависая над ней, девушке, она улыбнулась и опять сдула непослушную челку с глаз.

– Почему? – процедила Робин, вырывая из рук девочки букет и швыряя его в сторону.

– Ладно. – Глаза