Забрав протянутую шефом карту памяти, я поднялся и поспешно покинул кабинет начальника.

– Не вышло? – с сочувствием посмотрела на меня Ляля, разбиравшая файлы в глянцевых папках, когда я закрыл за собой дверь.

– Не вышло, – согласился я.

– А хочешь, чаю попьем? – Видя мое настроение и оживившись, девушка вскочила из-за стола. – У меня перерыв как раз, только чайник поставила, а Юлька из аналитического печенье сегодня принесла, с клюквенным джемом. А?

Чаю не хотелось. Вообще ничего не хотелось.

– Ты хорошая, Ляля, – улыбнулся я. – Но не сегодня, ладно? Уверен, печенье вкусное. Вы лучше с девчонками посидите, больше достанется.

Девушка зарделась румянцем, проступившим на густо напудренных щеках. Комплимент явно пришелся ей по душе. Хоть кому-то сегодня я сделал приятное.

– Не грусти, – сказано это было с таким лицом и таким тоном, с каким обычно сюсюкаются с карликовыми собачками.

– Не буду, – соврал я. – Пока.

– Увидимся, Степа.

В голову будто налили свинца. Спустившись по лестнице, никого на этот раз не встретив, я тяжело навалился на массивную парадную дверь и вышел на улицу.

Пошарив, нащупал в кармане полупустую пачку сигарет. Несмотря на нервозность, курить не хотелось. Неужели бросаю?

Смежив веки, я глубоко вдохнул. Легкие наполнил влажный осенний городской воздух с примесью бензина и запахом листвы. Немного полегчало, но на душе все равно было тяжело. Я сделал несколько шагов по улице, но куда идти, так и не придумал. Неуклюже переступив ногами, я чуть не вступил в широкую лужу и посмотрел вниз.

– Не грусти, – будто бы сказало колеблющееся небо в мутной воде.

– Не получилось, – сам себе ответил я и, перешагнув лужу, пошел по проспекту.

* * *

Обжигающие словно угольки капли дождя катятся мне за воротник, моментально промочив насквозь пиджак и рубашку. Не в силах терпеть внезапную боль, я опрометью срываюсь с места и ищу укрытия под узким козырьком над крыльцом ближайшей ко мне парадной. И вновь только в этот момент понимаю, что это тот самый дом, въезд во двор которого украшен изображением саламандры.

И стоило мне остановить свой взгляд на каменном изваянии мифической рептилии, как тело саламандры зашевелилось. Судорожно виляющий хвост, сыплющаяся на асфальт гранитная крошка и алое сияние из глаз и пасти чудовища.

– Он придет за тобой с юго-востока…

Я, как и прежде, стою перед пышущей жарким пламенем широко распахнутой каменной пастью и не могу сдвинуться даже на миллиметр. Мышцы мои одеревенели, я не мог даже сомкнуть глаза, чтобы воспользоваться последним шансом Иного – поймать взглядом тень от своих ресниц, поднять ее и нырнуть в Сумрак.

Затем, как всегда, саламандра произносит слова, и вырывающееся из ее пасти пламя окутывает меня с ног до головы. И на этот раз, несмотря на то что я тонул в собственном крике боли и отчаяния, я смог расслышать вторую фразу:

– Он принесет спасение…

Тело мое вспыхивает словно факел и осыпается горсткой пепла на мокрый асфальт.

* * *

Первое странное предчувствие я ощутил проснувшись. Непонятное, но очень сильное. На вампирский зов не похоже. Да и кто бы стал охотиться на Светлого мага моего уровня, да еще утром. Но какая-то тревога все равно ощущалась.

Чтобы отогнать мрачные мысли о маме, да и раз уж камера была с собой, я решил пойти в город.

День выдался погожий, и я просто брел по улице с плеером в ушах, подыскивая что-нибудь для съемки.

Странное ощущение, которое я испытал утром – что что-то должно было случиться, снова прокралось в мысли и не хотело отпускать. Непонятная тревога, предчувствие чего-то нехорошего. В Сумраке тоже все вроде бы было спокойно.

Да что же такое, в самом деле. Иные особо не отличаются всяческими суевериями, но к предчувствиям относятся внимательно. На вампирский зов это не было похоже, да и никакой манящей мелодии, кроме гремевших в наушниках «Ступеней», я не слышал.

Тут было что-то еще.

Вынырнув из собственных мыслей, я огляделся. Ноги вынесли меня на Петроградку, и я двинулся в сторону Кронверкского проспекта.

Заметив поднимавшиеся над домами пилоны соборной мечети, я перешел на другую сторону улицы.

На дворе царил октябрь, и у мусульман был один из важнейших праздников – день Арафат. Когда-то один фотограф-Иной уже снимал его в далеких тридцатых, когда над Россией еще не грянул гром фашистской оккупации. Эти снимки хранились у меня в архиве. Совпадение?

Я задержался. Возможность была любопытная, поскольку выпадал шанс сделать в том же месте снимки спустя столько лет. Они могли пригодиться для моей экспозиции, которую я хотел посвятить Петербургу.

Огромное количество верующих тянулось к мечети-джами, чтобы весь день замаливать грехи и славить Аллаха. Праздник как праздник. Платки, одежда, дети…

Я достал из сумки фотоаппарат, поймал на мостовой свою тень, отбрасываемую тусклым осенним солнцем, и ступил в Сумрак, оглядывая иным взором горожан, стремящихся к полностью покрытому синим мхом зданию мечети. Здесь, на первом слое, потускневший город дышал эмоциями.

Хотя и без Сумрака Питер всегда был для местных серым, но со временем перестаешь обращать на это внимание. Разводные мосты, гранитное очарование Невского, сады и дворцы, вся эта открыточная радость для туристов была для коренных питерцев обыденностью. Но как объяснить зачарованному приезжему, что в белые ночи невозможно нормально спать, когда на город и без Сумрака опускалась тусклая серая пелена. Город спустя столетия продолжал жить своей, неподконтрольной и невидимой своим обитателям жизнью. И нам приходилось волей-неволей с этим считаться. Он умел приманивать к себе, но его расположение нужно было заслужить.

Оказавшись в сумеречном мире, я еще раз проверил свои ощущения. Смутное предчувствие тревоги не оставило. Подняв камеру, я сделал несколько снимков мечети, привлеченный необычными узорами покрывавшего ее мха, досыта напитанного эмоциями. Хорошо же тут разрослось.

Счастье, грусть, зависть, обида или ревность… Привычная палитра эмоций и ощущений, которые испускали смертные. Обычные ауры самых обычных людей, которые по-прежнему верили в чудеса.

Будучи практически бессмертными, Иные не признавали никаких богов ни одной из мировых религий. Какой смысл выдумывать кого-то для своего спасения, если и так живешь вечно. Но Иные к причудам смертных относились с пониманием. Пусть верят. Надеются.