Алексей остановился, переводя дух. Оставались только несколько дерущихся. Он окинул их взглядом, прикидывая, кто из друзей находится в более невыгодном положении и к кому из них прийти на помощь, и вдруг послышался какой-то шум сзади. Он успел только чуть повернуть голову, и свет померк.

Фике ждала Темкина, но на коне к ним подлетел другой офицер.

– Опасность миновала, сударыня!

– Слава Богу! – откликнулась Иоганна, откидываясь на спинку сиденья. До того момента она сидела все время прямо, словно сжатая пружина, и казалось, что, если ее тронуть, мать рассыплется – такое напряжение исходило от ее прямой неподвижной фигуры. – Слава Богу, Фике! Все в порядке!

Фике взяла мать за руку, облегченно вздыхая.

– Я сожалею, сударыня, – сказал офицер после секундной паузы. – Я сожалею, но мы не сможем сейчас продолжать путь. Несколько наших людей убито, некоторые ранены. Нужно похоронить мертвых и оказать помощь пострадавшим. Вероятно, мне придется принять на себя руководство. Господин Темкин погиб.

Фике вскрикнула, спрыгнула с саней и бросилась бежать, проваливаясь по колено в рыхлый снег, путаясь в юбках, падая и снова поднимаясь. Она не чувствовала дикого холода, словно огнем обжигавшего ее непокрытую голову и плечи, не слышала, как зовет ее мать, ощущала только, как колотится сердце, как разрывает грудь от страха и боли. Взгляд ее был прикован к черному силуэту на снегу, странно согнувшемуся, с откинутой в сторону левой рукой. Она бежала, а время словно остановилось, она кричала, но не слышала своего крика. Ей казалось, что ее голос слышен на весь лес, и не понимала, почему не спешат к ним на помощь люди, много людей, а на самом деле она только беззвучно открывала рот, как выброшенная на берег рыба, задыхаясь от забивавшего ей горло мороза, и бежала, бежала…

Она упала рядом с ним, приподняла его голову и попыталась уложить себе на колени. Юбка стала мокрой от снега, и она все старалась убрать снег от его лица, вытереть ему лоб, гладила его губы и волосы.

– Темкин… – шептала она, как будто это могло его вернуть к ней. – Темкин… – отчаянно звала, шарила взглядом по его лицу, силясь поймать хоть неглубокое, незаметное дыхание, малейший признак возвращающейся жизни.

– Вставай, милая. Нам нужно ехать.

Спазм перехватил горло. Руки юноши были холоднее льда, и она все пыталась согреть их, гладила, целовала и не могла отпустить. Слезы толклись в глазах, но никак не могли прорваться наружу. Она глухо застонала и уткнулась лбом в его ладонь, еще недавно такую сильную и теплую…

Иоганна положила руку дочери на плечо.

– Едем, Фике. Его душа уже далеко от нас.

Фике завыла, глухо и страшно, не осознавая, что этот звук вырывается из ее собственной груди. Она припала к Темкину и не могла оторваться, – казалось, здесь ей и место, рядом с ним, и больше нигде ее быть не может, и если его душа далеко, то почему ее – здесь?

Чьи-то руки попытались поднять ее, а Фике все цеплялась за Темкина, ее не могли оторвать. Наконец ее подняли, и мать повела ее, поддерживая за талию, к саням. Фике шла словно в тумане, губы ее были сжаты, а сухие глаза блестели. Только один раз, уже садясь в сани, она обернулась.

Разметавшиеся черные как вороново крыло волосы, бледное лицо и кровь, стекающая с высокого лба и мгновенно стынущая на снегу… Красивые мертвые губы, только ночью шептавшие ей слова любви и страсти…

Этот миг Фике запомнит навсегда.

22 июля – 2 августа [1771]

…я совсем не думала об Екатерине, которая в сорок два года не может вырасти ни физически, ни умственно, но, по естественному ходу всех вещей, должна остаться тем, чем она есть. Идут ее дела хорошо, она говорит: тем лучше; если бы они пошли хуже, она употребила бы все свои способности, чтобы направить их на возможно лучшую дорогу.

Вот, в чем заключается мое честолюбие, и у меня нет другого; все, что я вам сказала, совершенная правда. Пойду дальше: скажу вам, что для сбережения человеческой крови я искренно желаю мира; но до мира еще далеко, хотя турки и сильно желают его, но по другим причинам. Этот народ не умеет заключать его.

Наконец достигли Петербурга. События последних дней настолько выбили Фике из колеи, что она едва сообразила, что цель их изнурительного странствия достигнута. Первая из целей… Ибо двор вместе с Елизаветой на всю зиму перебрался в Москву. Туда, как и говорил Нарышкин, им следовало отправляться и особо не медлить. Но… тут оказалось, что торопиться ко двору надо не спеша: роскошный, следующий всем веяниям моды веселый двор Елизаветы не принял бы одетых в старомодные платья немецких простушек. Увы, Штеттин, столь гордящийся своим древним родом, безнадежно и навсегда от моды отстал.

– Принцесса, но в этом же недопустимо предстать перед императрицей!

Престарелая фрейлина, графиня Протасова, которой путь до Москвы казался непреодолимо тяжелым, встречала путешественниц. Ее слова – конечно, с точки зрения Иоганны, слишком оскорбительные, – тем не менее, весьма мягко описывали поистине невыносимую ситуацию. Всего по три платья, устаревших не один год назад, – просто немыслимо, чтобы невеста великого князя предстала перед ним и императрицей в этих обносках. Фике покорно кивнула – да, она готова была подождать еще несколько дней, прежде чем вновь отправиться в дорогу.

Вынужденную паузу она решила использовать, как потом делала многие годы, с пользой для дела. Сейчас у нее была одна забота – стать своей для Елизаветы. К тому же боль от гибели Алексея была еще столь свежа, что девушка просто пыталась всеми возможными путями отвлечься от черных мыслей.

Как-то днем, после долгого снятия мерок и еще более утомительной примерки новых платьев, она выразила желание прогуляться по Петербургу. Проникшийся нешуточным уважением к тоненькой принцессе Нарышкин готов был везти ее куда угодно. Но девушка выразила более чем неожиданное желание:

– Я бы хотела пройти тем путем, каким прошла великая императрица, когда забирала престол для себя.

Иоганна фыркнула. Она уже давно даже не пыталась понять свою дочь. К счастью, уже не было необходимости контролировать каждый шаг глупышки Фике, повсюду сопровождая ее. Досуг герцогиня проводила с упоением.

Она играла в карты, вела непринужденные светские беседы ни о чем – одним словом, вживалась, искала союзников. К тому же ей удалось исполнить поручение Фридриха, чем она была весьма довольна.

Фике же, верная своему решению, в сопровождении Нарышкина и десятка молчаливых гвардейцев прошла от Преображенских казарм до Зимнего дворца. Девушка пыталась почувствовать то, что чувствовала Елизавета, но… Увы, сейчас ей была ведома совсем иная боль – боль утраты близкого человека. Первая в жизни.

Жгучего желания воссесть на трон не было – да и откуда было ему взяться у пятнадцатилетней девушки, никогда в жизни не вкушавшей сколько-нибудь серьезной власти, никогда еще не пытавшейся принятые решения воплотить в жизнь и при этом нести за них ответственность (а именно так юная София понимала власть).