Гордые, самолюбивые Метеллы были довольны: среди их клиентов не могло быть отцеубийцы! О возвращении Сексту Росцию наследства после убитого отца не поднималось и речи. Сам ведь старый Росций тоже был «дробителем» и не особенно чистым путем приобрел свое богатство, к тому же не хотели раздражать Суллы; и обездоленный Росций затерялся среди других клиентов Цецилии Метеллы.

А молодой Цицерон снискал себе своей горячей защитой большую популярность в Риме. Но вскоре он стал замечать и оборотную сторону своей славы: поздней ночью неоднократно прохаживались какие-то подозрительные люди около его дома. Тут и приятели стали опасливо сообщать ему, будто бы Сулла недоволен его речью. Очевидно, небезопасно было оставаться там, где жизнь человека зависела от темных личностей. Цицерон не стал ждать дальнейших событий, и скоро разнеслась весть о том, что защитник Секста Росция уехал для поправки расстроенного здоровья в Грецию. Там он усердно стал изучать красноречие у знаменитых риторов и вернулся оттуда не скоро: чрез два года после смерти Суллы.

II. Наместник-хищник (73–71 гг.)

Дерзко действовали мелкие люди, чувствуя за собой сильного человека, любимца всемогущего диктатора. Еще необузданнее были крупные хищники, которые широко развертывали свои грабительские таланты и проявляли ненасытный аппетит к чужому добру.

Особенно способствовало развитию корыстолюбия видное и независимое положение наместника в завоеванной провинции. Даже те немногие, строгие к себе аристократы, которые гнушались прямым грабежом, и то смотрели на провинции как на «дачи римского народа», который должны были обогащать римских граждан. При таком взгляде трудно было человеку с податливой совестью отличить дозволенное от недозволенного. И как только появились римские провинции, так начались и жалобы провинциалов на грабежи и вымогательства. Римский наместник, в сущности, был и верховным судьей в провинции и главнокомандующим: он же надзирал за сбором дани и пошлин. И сборы, и суд были подчинены уставам, которые издавались самими наместниками, но никто не мешал им заменить старые уставы предшественников новыми собственного сочинения. Поэтому в лучшем случае, если наместник был не корыстолюбив, все же надо было делать ему частые «подарки», чтоб снискать его расположение, задабривать щедрыми дарами проезжих знатных римлян, задабривать сенатских посланцев, задабривать новоизбранных консулов. Но если наместник был жаден, то оставалось только жаловаться на него в Рим, судиться с ним по окончании его наместничества. Правда, в Риме существовала судебная комиссия, ведавшая дела о вымогательстве. Но заседали там от времен Гая Гракха до Суллы всадники, которые большею частью сами участвовали в обирании провинциалов: они брали на откуп у государства дань и пошлины с провинции. И если наместник умел угодить откупщикам и не мешал им обирать провинциалов, он мог себя чувствовать спокойным на суде. Когда же Сулла предоставил суд одним сенаторам, то и эта угроза для знатного хищника почти исчезла. К тому же жалобщикам нужно было отыскать смелого и влиятельного знатного сенатора, который бы согласился выступить обвинителем и ходатаем за обобранных и опозоренных провинциалов. Только немногие честолюбцы, желавшие выдвинуться вперед обвинением какого-либо знатного наместника, или редкие честные люди, вроде Катона Старшего, сурово защищавшие целость государственной казны, выступали в таких делах. Немудрено поэтому, если наместники чувствовали себя полновластными правителями в своих областях: вели по своему усмотрению войны, назначали судей, определяли состав городских советов, утверждали жрецов богатых храмов. Иные даже продавали подвластные города соседним царькам за хорошие деньги. Грабеж и хищничество в провинциях дошли до крайних размеров, после того как со смерти Суллы сенаторская знать забрала все правление в свои руки. И выходцы из Сулловой свиты беззастенчиво обирали провинции, покамест не усилилась в Риме народная партия, враждебная сенату, во главе которой в 71 году стали Гней Помпей и М. Лициний Красс. От сената потребовали возвращения народным трибунам прежней власти, урезанной Суллой; горячо нападали на подкупность сенатского суда. Злоба и ненависть к крупным сулланцам накоплялись уже давно, когда выборные от сицилийских городов явились в Рим, чтобы привлечь своего бывшего наместника, сулланца Гая Верреса, к суду за вымогательства.

Гай Веррес очень рано вступил в ряды пестрой рати знатных и незнатных проходимцев, толпившихся с подобострастием около Луция Корнелия Суллы и ждавших от него всяких милостей. Сперва он заявил себя сторонником марианцев, сумел пристроиться квестором к консулу Карбону и получил заведование войсковой казной. Когда же Сулла вернулся в Италию, молодой квестор сразу взвесил все преимущества сулланской партии, захватил войсковую казну и перешел к Сулле; таким образом он избавился от необходимости сдавать подробный отчет в израсходованных деньгах и присвоил себе немалую толику народных денег. При благосклонном покровительстве Суллы он без труда стал делать карьеру. Свои люди в сенате провели его в легаты к Долабелле, одному из ярых сулланцев, который был назначен наместником Киликии. Последний не стеснялся в способах наживы. Веррес не отставал от начальника. Едва лишь приехали они в Сикион (по дороге в М. Азию, где находилась Киликия), как тотчас потребовали от местных городских властей денег. Получив отказ, велели в отместку запереть городского начальника в каморку, где был разложен костер из сырых и зеленых прутьев. Несчастный лишь каким-то чудом не задохся. Проезжая чрез Афины, умудрились похитить большую сумму денег из казны храма самой покровительницы города (богини Афины).

Римлянин с женой. Фреска из Помпей

Следуя моде, оба повсюду собирали прекрасные произведения греческого искусства и считали себя тонкими знатоками статуй и изящной утвари; поэтому проездом через Эгейское море не могли удержаться, чтоб не похитить из храма Аполлона на острове Делосе древних статуй. Ночью тайком их рабы сумели перенести несколько весьма чтимых статуй на корабль. Но буря помешала отъезду, и суеверные похитители поспешили вернуть награбленное. По прибытии в Малую Азию и наместник и легат без зазрения совести обирали и храмы во всех городах и дома робких провинциалов. Горе было человеку, который бы попытался вступиться за свое добро, за честь обиженной дочери или сестры! Если не в Киликии, то в соседней провинции их осуждал по знакомству товарищ Долабеллы и Верреса по сенату. Когда однажды, доведенные до крайнего озлобления бесчинствами Верреса и его свиты жители города Адмисака возмутились и чуть не сожгли Верреса вместе с домом, в котором он поселился, пристрастный судья, соседний наместник, по жалобе Верреса осудил и велел казнить мнимых зачинщиков смуты.

Вскоре Веррес перестал делать разницу между своим и чужим добром: он преспокойно присвоил себе лучший корабль, принадлежавший городу Милету, бывшему