— Ты был прав, я действительно вернулся за родными, — я счел возможным пояснить свой порыв. — Если там стреляют — им может угрожать опасность.

— И конечно, как только ты окажешься рядом с ними, вся опасность разом исчезнет? А ты не подумал, что если они в убежище — ты можешь навести на них кого-нибудь? Или, еще как-нибудь повредить своими истеричными выходками, юный ты недоумок?

Ответить нечего, старик был во всем прав. Да и не пришлось — Рубио еще не успел договорить, когда в противоположном конце улицы показалась боевая спира чистых. Отряд составлял пять человек, как обычно — и все они были вооружены не только святым словом, но и ружьями.

Я растерялся и замер, не зная, что предпринять. Почему-то я совсем не ожидал этой встречи — в квартале было так тихо и безлюдно, что возникало ощущение, будто эта местность совсем покинута. Чистые нас пока не заметили — я все еще стоял за углом дома, высунув только голову, да и старик не вырывался вперед. Ступор мой не занял много времени, я тут же дернулся отойти, чтобы так и остаться незамеченным. Но как бы быстро я не соображал, Мануэль Рубио двигался быстрее. Одним движением он сорвал с моего плеча винтовку, поднял приклад к плечу. Я успел только рефлекторно дернуть рукой, пытаясь ухватить соскользнувший с плеча ремень от карабина. Звук от пяти выстрелов слился в одну непрерывную очередь, будто старик стрелял не из карабина, а из пулемета. Чистые упали почти одновременно. Никто из них не успел ничего сделать — они повалились, будто действительно срубленные одной очередью. Пять выстрелов — пять трупов. На расстоянии семисот футов, навскидку.

— Ты что творишь! — я даже опешил от поступка старика. — Они же нас даже не видели!

— Так это замечательно! — возмутился Мануэль, возвращая мне винтовку. — А то разбежались бы, или, того хуже, стрелять стали в ответ. Нам оно надо?

— Они нас не видели! — повторил я. — Можно было спрятаться и подождать, пока пройдут! Зачем зря убивать? — после этой моей фразы лицо старика вдруг изменилось. Веселое и ехидное выражение исчезло, будто его там и не было никогда. Взгляд стал жестким и холодным, будто через прицел.

— У меня принцип, мальчик. Если я вижу чистого, его нужно убить. Если, конечно, его смерть не повлечет мою. Это как с тараканами на кухне. Увидел — убей. Если бы так думали все, кто не предал своих богов, нас бы сейчас не использовали как чучела для тренировки жандармов.

Я хотел было сказать что-то о том, что они нам сейчас не угрожали, а потом вдруг решил, что старик прав. И давно пора оставить глупую идею о ценности человеческой жизни, тем более что она никогда не работала. Ни в этом мире, ни в том, откуда я пришел. И пользу приносила только тем, кто не боялся забрать чужую жизнь для своей выгоды. На самом деле, человеческая жизнь на протяжении всей истории мира, двух миров, имела ровно такую цену, которую устанавливал за нее убийца. Иногда это было счастье для всего человечества, а иногда — полграмма какой-нибудь дряни, от которой начинаются прикольные видения.

— Ты прав. — Я решил сказать старику о своих выводах. — Я просто никак не привыкну, что теперь воюю.

— Ничего, малыш. — Лицо старика снова смягчилось. — Ты еще привыкнешь. Очень быстро привыкнешь, если, конечно, переживешь сегодняшний день.

— Я постараюсь. Но мне нужно разузнать, что с моими родителями. И еще, мне бы хотелось узнать, где ты так научился стрелять.

Мануэль закатил глаза и проворчал что-то о том, что тупая молодежь совсем не умеет расставлять приоритеты.

— Прежде всего, нам надо убраться отсюда подальше, пока кто-нибудь не пришел проверить, что это за стрельба. А до того хорошо бы собрать трофеи.

Так мы и поступили. Смотреть на покойников было неприятно, но особых чувств они не вызывали. Единственное — я еще сильнее поразился умениям Рубио, когда увидел, что каждый из чистых поражен в голову. С каждого из трупов мы сняли по винтовке, и по одному кофру с обоймами. Арсенал получился внушительный, как по количеству, так и по массе. Долго ходить с таким грузом не получится, но немного — можно. Я хотел бросить лишние винтовки, но Мануэль уговорил их оставить.

— Нам, конечно, столько не нужно. Но вдруг какие хорошие люди встретятся? Если кто-то станет стрелять из моего трофея в чистых — мне только радость будет.

Пришлось нести. Так и дошли до моего дома, и там решили устроить базу. Родителей в нашей квартире, конечно, не было. Я и не думал их там найти, хотя какая-то глупая, нерациональная надежда все-таки была. Квартира была пуста, и большого беспорядка в ней не было. Все вещи были на своих местах, и даже тайник, в котором отец держал деньги, остался нетронутым. Я сделал вывод, что их, по крайней мере, не грабили, и счел это добрым знаком. Мануэль на мои умозаключения только покачал головой — он не был столь оптимистичен, но не стал меня разубеждать, и я был ему за то благодарен. На поиски решил отправляться уже утром. Ночью неблагонадежные, буде таковые остались в городе, явно затаятся, и расспросить о том, что произошло, будет некого. Даже если и удастся кого-нибудь найти, вместо ответов можно получить пулю. К обычным гражданам подходить с вопросами на ночь глядя тоже неразумно — тем более, нужно еще выбраться из гетто, а это, подозреваю, будет непросто. Ночевать решили здесь же. В квартире остались кое-какие припасы, что было очень кстати после двухдневной голодовки.

— Ну, что ты все мнешься? Хочешь узнать, где я научился так хорошо стрелять? — спросил Мануэль, когда мы определились с планами на ближайшее будущее, и уселись за столом. — Нет в этом никакого секрета, мог бы и сам догадаться. Перед тобой трибун преторианского легиона его величества, Мануэль Рубио. Бывший трибун, понятное дело. Даже если бы не чистые, был бы сейчас в почетной отставке по возрасту.

Я некоторое время молчал, осмысливая сказанное.

— Я думал, из гвардии никого не осталось. Когда его величество отрекся от престола, про гвардию говорили, что вас тоже распустили.

— Да, распустили. Сначала объявили приказ о расформировании полка и об увольнении в запас, а потом вылавливали по одному. Чистые. Эти их спиры. Их и придумали для того, чтобы нейтрализовать гвардию и ту часть армии, что не приняла отречения императора. Нас резали по одному. Скрадывали на улицах, врывались в дома. А сенату было наплевать. Когда мы поняли, что происходит, поздно было что-то делать. Пытались объединяться, но нас уже слишком мало было. А парламент им помогал. Эти упыри все никак свалившуюся на них после отречения императора власть не могли поделить. — Старик так сжал кружку, которую держал, что металл смялся. Недоуменно глянув на испорченную емкость, он отставил ее в сторону. — Эти мрази упивались открывшимися возможностями, и были до слез благодарны за эту власть чистым. Они до последнего грызлись между собой, а когда сообразили, что власть, которую они так жаждали, им только издалека показали, а потом тихо забрали иерархи новой церкви, радостно сложили лапки. Боялись потерять даже те крохи, что остались. До простых солдат и гвардейцев им дела не было.

Мануэль замолчал, уставившись пустым взглядом куда-то в стол, но через минуту тряхнул головой, и на его лицо вернулось обычное язвительное выражение.