Дверь за ним закрывается с едва слышным тихим стуком.

Я расхаживаю по комнате, стараясь совладать с нервами. Я в доме одного из самых опасных преступников Энглии, и он хочет всего-навсего со мной поговорить? Ладно.

Скажи Джордж, что Николас хочет привязать меня к стулу и бить, пока глаза не вылезут из орбит, я бы поверила. Облить водой и выставить на мороз, пока не замерзну до смерти? Запросто. Поливать расплавленным свинцом. Дробить колени, давить пальцы в тисках, отпиливать руки-ноги… возможностей – море! Но разговор казался мне наименее вероятным развитием событий.

И того хуже: вдруг он подвергнет меня чарам? Сейчас он явится, как пришел тогда ко мне в камеру. Двоясь и троясь, окружая, подавляя мощью. Я никогда такой магии не видела. Даже не знала, что она возможна. Меня слегка лихорадит. Потому что, как ни противно мне это признавать, его магия меня пугает.

И он меня пугает.

Я сажусь на кровать. Оглядываюсь. За стулом, где спал Джордж, камин. Пламя пылает не во всю мощь, но достаточно тепло. На деревянном полу мягкий ковер. Кровать большая и мягкая, простыни чистые, пахнут лавандой. И я, как до меня только что доходит, тоже. Грязное платье убрали, заменили простой полотняной рубашкой. Я соображаю, что сколько бы я тут ни пробыла и чего бы ни хотел от меня Николас Пирвил, плохо со мной не обращаются.

Пока что.

Я не знаю, что мне делать. Бежать не могу, спрятаться тоже. Инстинктивная реакция – драться, но этого тоже не могу. Не выдав себя – никак. Понятия не имею, что им известно обо мне, не знаю даже, что они от меня хотят. Но если я намерена отсюда выбраться, надо бы узнать и то, и другое.

В дверь тихонько стучат, и я не успеваю ответить, как в комнату входит Николас, а Джордж следует за ним. Николас встрепан со сна и выглядит даже старше, чем мне помнится. На нем темно-синий халат, туго перетянутый поясом. Поглядев на меня, Николас коротко кивает. Он такой тощий, что видны жилы на шее, остро торчат скулы.

– Как себя чувствуешь?

– Отлично.

Это правда. Может быть, еще слаба, и грудь болит на вдохе. И мучает жажда. Да, поесть бы тоже не мешало. Но в остальном – все отлично.

Николас улыбается, будто прочитав мои мысли.

– За это спасибо Джону, – говорит он. – У него дар. – Чуть застонав, он садится на стул, а Джордж нависает сверху, будто готовясь защищать его. – Так вот, Элизабет, ты хочешь знать, почему ты здесь.

Это не вопрос, а утверждение. Я киваю. Николас начинает говорить, но тут раздается осторожный стук. Джордж идет открывать и впускает молодого человека с двумя оловянными кубками. Они слегка дымятся, в воздухе – белые колечки тумана. Один кубок юноша отдает Николасу, и тот благодарно его принимает, потом идет ко мне, протягивая второй.

– Элизабет, это Джон Рейли, наш знахарь, – говорит Николас.

Знахарь? Я кривлюсь, не могу сдержаться. Почти всегда знахарь – это просто синоним слова «колдун». Рейли протягивает мне кубок, но я не спешу его принять.

– Это дягиль и дурнишник, – говорит он.

Я пожимаю плечами. Если трава не смертельный яд, я ее не знаю.

– Просто очиститель крови. И еще кое-что для желудка. – Пауза. – Ну, накрошил еще немножко огурца от лихорадки, кровохлебки и вяза – от кашля. Овса – от сыпи. И полыни, потому что у тебя блохи. Пара капель мака, чтобы снять напряжение. Но это уже точно все, клянусь.

И он улыбается. Улыбка хорошая, теплая, дружелюбная. Не так улыбался бы человек, желающий напоить меня ядом и смотреть, как я падаю на ковер, пуская ртом пену и извиваясь в судорогах медленной и мучительной смерти. И все же когда он снова протягивает мне кубок, я его не беру.

Наверное, он читает мои мысли, потому что говорит:

– Если бы я хотел причинить тебе вред, я бы тебе просто ничего не давал. А это ты пьешь с того момента, как тебя сюда принесли.

Я смотрю на Джорджа. Не знаю почему, но чувствую, что если бы мне сейчас предстояло отхлебнуть приличный глоток яда, он бы мне сказал. Или хотя бы заранее обратил все в шутку.

Он кивает.

Я хватаю кубок из руки знахаря и пью залпом. У отвара вкус сельдерея.

Джон тихо смеется, будто я сделала что-то забавное. Он нисколько не похож на знахаря – по крайней мере, на тех, которых я видела. Они в основном старые, седые, беззубые. Не говоря уже о том, что как правило – женщины. А он молодой, моих лет, может, чуть старше. Длинные темные вьющиеся волосы, карие глаза. Высокий. Слегка заросший, будто давно не брился. Возможно, потому, что сейчас полночь. Отдавая ему кубок, я вижу, что у него рубашка неправильно застегнута.

Он берет кубок и идет к Николасу, который не нуждается в объяснениях, что именно там намешано. Зато это интересно мне. Он кладет ладонь Николасу на лоб, потом притрагивается к запястью – и хмурится.

– Только недолго, ладно? – Джон поворачивается в мою сторону: – И к тебе тоже относится.

Я приподнимаю брови. Николас улыбается мне:

– Очень строгий. – Он кивает в сторону Джона.

– Как поп в воскресенье, – звенит голос Джорджа.

Джон отвечает словами, какие ни один на свете поп ни за что бы не произнес. Джордж и Николас разражаются смехом. Я начинаю улыбаться, но тут же прекращаю.

– Проведаю вас обоих утром, – говорит Джон, направляясь к двери.

– Не обязательно, – бурчу я ему вслед.

Знахари меня нервируют, тем более если это не старуха, а мужчина в расцвете лет. Чтобы он входил в мою комнату – да еще оставался со мной наедине, да когда я лежу в постели… Последняя мысль нервирует еще сильнее.

– А что такого? – спрашивает озадаченный Джордж. – Он тебя проведывал каждый час, с тех пор как ты здесь. Если сократим посещения до двух раз в день, это будет серьезным улучшением.

Я чувствую, как щеки заливает жар. Каждый час? Так это он на мне рубашку переменил? Мыл меня? Нет-нет, это та девушка. Боже мой, ну пожалуйста, это должна была быть она!

– Да просто нет необходимости, я себя отлично чувствую, – повторяю я, но Джон даже не смотрит на меня, а хмурится в сторону Джорджа. Потом поворачивается ко мне, слегка улыбаясь.

– Не спорь с духовенством.

И закрывает за собой дверь. Николас откидывается на стуле и пьет из своего кубка. Я жду какой-нибудь реплики, но он просто сидит, постукивая ногтем по кубку и разглядывая его содержимое. Наконец он произносит:

– Элизабет! До сих пор ты всегда была доброй и верной подданной короля Малькольма, так ведь?

– Да.

– И как таковая, ты подчинялась всем правилам и законам его королевства?

– Да. – После некоторой заминки я снова киваю. Куда он клонит?

– Независимо от того, считала ты эти правила справедливыми или нет?