с местными сыскарями, полковник взял это мелкое, но хлопотное дело на себя, благо его путь из точки А в точку Б сегодня по счастливой случайности пролегал как раз мимо упомянутого райотдела.

В том, что случайность была именно счастливая, Басалыгин убедился не сразу. Счастливой случайностью для него сейчас стала бы разве что встреча посреди улицы с Зулусом, несущим под мышкой голову своей последней жертвы, ресторатора Журбина. Визит же в райотдел воспринимался им лишь как мелкая досадная помеха, с которой приходилось мириться, если он не хотел специально посылать сюда кого-то из своих людей, оторвав от куда более важных дел ради этой ерунды.

Местное начальство он предупредил о своем визите заранее, часа за полтора, сделав соответствующий телефонный звонок. Начальство в лице подполковника с фамилией, которую Басалыгин по телефону грешным делом не разобрал, очень удивилось и предложило доставить товарищу полковнику требуемую информацию прямо на Петровку. От предложенной услуги товарищ полковник отказался, объяснив, что, если бы имел охоту дожидаться второго пришествия, сделал бы официальный запрос. В ходе короткой телефонной беседы у него сложилось впечатление, что подполковник с неразборчивой фамилией не очень-то обрадован предстоящим визитом. В этом, конечно, не было ничего личного: все еще очень живо помнили большую нервотрепку, связанную с воцарением на московском престоле нового мэра, и не ждали от посещения представителей главка ничего хорошего. Впрочем, все эти переживания боящегося слететь с насиженного места подполковника Павла Макаровича интересовали лишь постольку, поскольку давали ему повод слегка позлорадствовать по дороге в райотдел, где сейчас, наверное, судорожно наводили порядок.

Прямо на входе к нему сунулся с рапортом дежурный. Отстранив его нетерпеливым жестом, Басалыгин двинулся было дальше, и тут его внимание привлек сидящий в именуемом «обезьянником» помещении для задержанных гражданин высокого роста и довольно крупного телосложения с подозрительно знакомой физиономией. Посмотрев на Басалыгина, как на пустое место, задержанный равнодушно отвел глаза и уставился в угол, где не было ровным счетом ничего интересного, кроме нацарапанной на штукатурке чем-то острым надписи: «МЕНТЫ КАЗ…» Светлая рубашка на нем была разорвана, кремовые брюки забрызганы чем-то темно-бурым, на щеке темнела ссадина. Картину дополняли скованные наручниками запястья, и, следуя по коридору, полковник пытался припомнить, где, в какой ориентировке он видел эту откровенно протокольную рожу. Потом он вспомнил, резко затормозил посреди коридора, поколебался секунду и продолжил путь в прежнем направлении, резонно рассудив, что за пару минут задержанный никуда не денется.

– А что это за тип у вас в обезьяннике? – как бы между прочим спросил он у сержанта, который почтительно крался рядом, указывая дорогу через мрачный, полутемный лабиринт пропахших казенной безнадегой узких коридоров с выкрашенными масляной краской стенами и угрожающе нависшими над головой низкими потолками.

– Полчаса как доставили, товарищ полковник, – браво отрапортовал сержант. – Документов нет, говорить не хочет. Устроил мордобой в офисе управляющей компании.

– Какой компании?

– Ну, одна из этих, знаете, частных, которые по коммунальному хозяйству…

Сержант замолчал. По тому, как красноречиво он подвесил в воздухе конец фразы, чувствовалось, что от комментариев он воздерживается исключительно из уважения к гостю с самой Петровки и что, будь его воля, он с удовольствием заставил бы сидящего в клетке дебошира и тех, кто пострадал от его противоправных действий, поменяться местами.

– Сильно начудил? – все тем же нейтральным тоном осведомился Басалыгин.

– Если потерпевшего послушать, так там убытков на миллион долларов, – уже с откровенной неприязнью сообщил сержант. – Нет, пару столов, конечно, ему придется оплатить. Компьютер там, пятое-десятое… Охрану немножко помял, но, как я понял, без тяжких телесных… Интересно, что это за охрана такая, если он их, четверых здоровенных жлобов, в одиночку уделал? Да и в кабинете, ребята говорили, все правление сидело, а они тоже мужики крепкие. Так и им, говорят, на орехи досталось. Я так думаю: или уж очень крепко допекли, или парень – настоящий спец.

– Спец, – неопределенно хмыкнул полковник.

От этого слова веяло гарью сожженных аулов, запахами горных трав и тротилового дыма, в нем слышалось журчание скачущего с камня на камень ледяного ручья, заунывная песня ветра в древних развалинах и короткий щелчок нашедшей цель снайперской пули. «Да, – подумал полковник, – Спец. Что характерно, с большой буквы… Удивительно, что они так легко отделались. И удивительно, что он вообще полез в драку из-за какой-то там квартплаты или протекающей трубы. Неужели так сильно сдал? А по виду вроде не скажешь…»

– Прямо по коридору, товарищ полковник, – прервал его размышления сержант, – последняя дверь налево. Кстати, там и потерпевший – заявление пишет, качает права… Разрешите идти?

– Идите. И с задержанным там… без излишеств, ладно?

Павлу Макаровичу хотелось добавить: «А то голову оторвет», – но он сдержался. «Не влезай – убьёд», – с невольной улыбкой вспомнил он. Это была одна из любимых, понятных только узкому кругу посвященных шуточек тех ребят из разведбатальона ВДВ, которые отбили тогда еще подполковника Басалыгина у захвативших его в плен боевиков. Они появились на сцене как раз в тот момент, когда подполковнику собирались отрезать голову перед объективом видеокамеры, и сказать, что он был рад их видеть, значило бы вообще ничего не сказать.

Времена, увы, переменились, но долг оставался долгом, и Басалыгин намеревался вернуть его любой ценой. Тем более что цена в данном случае не выглядела непомерной: узнав, что речь идет всего-навсего о легких побоях и сломанной мебели, полковник вздохнул с облегчением, поскольку в глубине души побаивался, что Спец и в самом деле оторвал кому-нибудь голову, – ему, успевшему послужить и в ВДВ, и даже в спецназе ГРУ, это было раз плюнуть, особенно под горячую руку.

В просторном кабинете, осененном державным триколором и портретом действующего президента, навстречу ему поднялся из-за стола, сияя радушной улыбкой, невысокий, крепко сбитый мужчина с тронутыми сединой усами, в кителе с подполковничьими звездами на погонах. Фамилия его была Мацуев (Павел Макарович прочел это на привинченной к двери табличке), и потому улыбка хозяина кабинета не вызвала у гостя ожидаемой реакции: зная, что неправ, и ни с кем не делясь своим персональным мнением по этому щекотливому вопросу, Басалыгин инстинктивно недолюбливал милиционеров кавказского происхождения – все понимал, но все равно недолюбливал. А может быть, как раз потому и недолюбливал, что все про них понимал. Про русских милиционеров он все понял еще раньше, но уже тогда менять профессию было безнадежно поздно.