Кампана глубоко ранила судьба его рукописи, таинственная история, так до конца и не проясненная. Кампана написал поэму в тетради со светлой обложкой и толстыми страницами. Называлась она "Самый длинный день". Отнес его Папини на отзыв. Тот передал тетрадь Соффичи: хотел проверить свое положительное впечатление. На дворе стоял 1913 год, рукопись с тех пор никто не видел. Кампана пережил глубокое потрясение. Из тех страданий родилось издание 1914 года, получившее новое название — "Орфические песни".

Пару лет назад я где-то случайно прочитала, что рукопись выставлена на аукцион. Ее нашли в 1971 году, через много лет после смерти поэта (скончавшегося в 1932 году в психиатрической клинике Кастельпульчи) и после печально знаменитого издания Валлекки, начинившего книгу другими разрозненными стихотворениями и самовольно внесшего многочисленные исправления, взбесившие уже и без того буйного Кампану. Наследники продавали рукопись, желающие приобрести ее могли с ней ознакомиться в зале аукциона Сотби на площади Навона в Риме.

Я отправилась туда с приятелем, еще меньше меня внушающим доверие, но мы все равно сделали вид, будто желаем ее приобрести. Учтивый господин извлек рукопись из стеклянной витрины и передал ее мне. На застеленном бархатом столе я долго перелистывала страницы. Точнее говоря, нежно их ласкала. Наверху справа обнаружила бурое пятно, на одной из страниц — приписку фиолетовыми чернилами и несколько перечеркнутых строк. Но ни грана безумия. Написано спокойно и ровно, умеренно. Почерк Дино Кампаны — он воспроизведен в репринтном издании, выпущенном исследовательским центром в Марради, — неопровержимое свидетельство того, насколько нелепо приписывать его поэзии спонтанность, наивизм, импульсивность.

Как и всякое искусство, чистое искусство, сказал бы он сам, его "Песни" — это сухой остаток от громадной работы, придающей форму эмоциям посредством техники. Напряженный труд, сосредоточенность, оттачивание формы — вот что сквозит в рукописи "Самого длинного дня", хранящейся ныне в Библиотеке Маручеллиана во Флоренции, где с ней могут ознакомиться все желающие. Купили ее, разумеется, не мы с приятелем, а Сберегательная касса — благодаря заинтересованности Джузеппе Матулли, бывшего мэра Марради и нынешнего — Флоренции, и недостатку таковой со стороны Болонского университета, перепутавшего дату и явившегося на аукцион с опозданием на день.

Библиотека Маручеллиана — жаркое лоно. Это знает весь студенческий и академический люд города. Это святилище, в то время как другая библиотека, Национальная, — место мирское, слишком просторное и заурядное.

Длинные переходы, громадные залы. Даже вход в Национальную библиотеку — лестница на берегу Арно — тоже монументальный. Когда я там занималась, в подвальном этаже было кафе, куда мы постоянно ходили выпить кофе и покурить. Мрачное место, сеть коридоров и соединяющихся между собой пещер. Перевернутый верхний мир. Рай и ад, порядок и хаос. Национальная библиотека — место обитаемое, оживленное. Возможно, виной тому наводнение и последовавшее за ним бесцеремонное вторжение. Каждый тайный уголок библиотеки, каждый фонд, хранилище, коллекция были выставлены на всеобщее обозрение перед телекамерами всего мира.

Маручеллиана же все скрывает. Даже вход. Он находится на улице Кавур, по правую руку, если идти от площади Сан-Марко, но об этом никто не знает. Единственная примета — велосипеды, пристегнутые к металлическим решеткам. Когда Франческо Маручелли, богатый эрудит и коллекционер печатных изданий, задумал основать библиотеку, он решил, что для этого понадобится отдельное здание, пригодное для хранения книг и приема читателей. Он умер, успев сдать дела племяннику Алессандро. Тот поручил строительство римскому архитектору Алессандро Дори. Библиотека была открыта 18 сентября 1752 года, но Алессандро Маручелли тоже к тому времени умер, успев назначить смотрителем Анджело Марию Бандини, который возглавлял библиотеку на протяжении почти пятидесяти лет.

Это замечательная история по двум причинам. Во-первых, речь идет о мечте. Не капризе, не желании, а о настоящей мечте, взлелеянной и продуманной до мелочей, с дальним прицелом, не ограниченным пределами человеческой жизни. Во-вторых, масштаб вложений. Франческо Маручелли был богатым человеком, пополнявшим свои счета рентой с двух аббатств, каким-то образом оказавшихся в его собственности. Но одного богатства недостаточно. Нужна отвага и дерзновенность воли, чтобы питать конкретные мечты. Вблизи всякий проект выглядит безумным.

Чтобы попасть в Маручеллиану, нужно подняться на два этажа, пройти через отдел записи и каталог. Там среди набитых карточками железных стеллажей я однажды испытала самое сильное унижение в своей жизни. Мне было лет двадцать, и я переживала очередную фазу ремонта своих зубов. Я осталась без резцов, угодив в аварию на мотороллере. Где-то в районе "Христовой ракеты" мой "Чао" зацепился педалью за машину, я вылетела из седла и приземлилась на асфальт. История моих коронок делится на несколько этапов. В описываемый период, когда произошла драма, вместо двух передних зубов у меня было две временные коронки, прочно соединенные одна с другой, но не так прочно — с корнем.

Стоя между каталожными шкафами справочного зала Библиотеки Маручеллиана, я вдруг почувствовала, как свербит в носу. И, не имея возможности никак этому помешать, я скоропостижно, со страшной силой чихнула. Слава богу, я успела прикрыть ладонью рот, потому что когда я ее отвела, то обнаружила среди мокрых следов чиха оба своих резца. В диком ужасе я выскочила из библиотеки, стараясь держать закрытым рот, чтобы не потерять кое-как водруженные на место зубные протезы. Я гнала на велосипеде к зубному, а перед глазами маячил образ, ненароком увиденный мною в зубном зеркале, когда доктор в который раз орудовал у меня во рту. Образ моей смерти. Два обрубка, обточенных до стержня, а за ними — чернота языка.

Второе страшное унижение я испытала спустя лет десять, в пору следующего зубного ремонта. На этот раз я плавала в бассейне. До сих пор спрашиваю себя, как мне удалось отыскать коронки, ныряя под воду. Они медленно опускались ко дну, как пара крохотных конфетти, белые на фоне белого кафеля бассейна. Но это уже другая история.

Чтобы войти в читальный зал Библиотеки Маручеллиана, надо пройти через каталог и отворить массивную тяжелую дверь. Зал похож на деревянную шкатулку. Да, это лоно, сплошь выстланное изнутри книжными полками, нависающими над читателями, которые не смеют даже делать записи в тетрадях из боязни нарушить тишину. В Библиотеке Маручеллиана невозможно заниматься, здесь слишком тихо.

С рукописью "Самого длинного дня" можно ознакомиться в другом зале, поменьше. Там находятся редкие и старинные книги, но атмосфера более непринужденная. Библиотекарши тихонько болтают, библиотекари набирают сообщения, отключив звук в своих сотовых. Я кладу тетрадь на деревянную подставку, листаю. Узнаю пятна и перечеркнутые строки. Это все та же рукопись, она проделала путешествие в противоположном направлении. Была в Риме, вернулась во Флоренцию. А я — наоборот. Мне приходит в голову глупая мысль, что вещи не могут бунтовать. Как маленькие дети или как мертвецы. Они вынуждены подчиняться нашим правилам. А правила, что и говорить, есть правила, они всегда часовые традиций. Рукопись Дино Кампаны должна была вернуться в Тоскану, упокоившийся сын будет похоронен как полагается, хотя и ненавидел Церковь и похороны.