— А я он и есть — передовик. И хочу, чтоб все это знали.

— Ты не передовик! Ты для всех был, есть и будешь — шабашник! — Бадайчев набычился. — И если я тебя на трибуну запущу, знаешь, что говорить станут?

— Это моё условие.

— Две цены.

— Трибуна или ищи другого! — непререкаемо закончил разговор Никитин.

Бадайчев, загнанный в угол, аж рыкнул от злости.

— Ладно! Будет тебе трибуна, — выдавил он через силу.

— Слово?

— Сказал же!

— А пропуск?

— Сделаешь, получишь прямо у входа. Передам в оцепление. Не попрощавшись, круто развернулся и, не разбирая дороги, прямо по глине зашлёпал к калитке.

Замаявшийся в засаде отчим подбежал, разминая затекшие ноги.

— Слышь, Эдька! Соображай, чего удумал. Соглашайся деньгами, пока не поздно. Хошь, догоню?

Под тяжелым взглядом пасынка бессильно отступился.

— Да! Будет дело под Полтавой!

На ноябрьскую демонстрацию погода выдалась отменная, как по заказу. Колонны шли нарядные, весёлые, с шарами да транспарантами. С песнями и плясками на тротуаре. Шёл в кои веки и Эдуард Никитин. Непривычно нарядный, в костюме-«тройке» и той самой накрахмаленной рубахе. С женой, Михрюткой и увязавшимся пьяненьким отчимом.

Перед выходом на центральную площадь помахал рукой жене с сынишкой, ловко поднырнул под цепочку солдат и пружинистым шагом зашагал к трибуне, с которой приветствовали демонстрантов отцы города.

— Пропуск? — дорогу ему перегородил стоящий впереди оцепления майор милиции.

— По персональному приглашению председателя горисполкома Бадайчева, — с небрежным достоинством сообщил Никитин. Показал паспорт. Сделал движение протиснуться мимо.

— Минутку! — майор выставил шлагбаумом руку. Но уверенное поведение незнакомца несколько его смутило. — Все равно должен быть либо в списках, либо кому-то передано. В списках, сколько помню, такой фамилии нет.

— Наверняка передано, — согласился Никитин. Обернувшись, лучезарно помахал встревоженным жене и сынишке, которых поток демонстрантов вдавил в солдатскую цепочку. Нинка, выдерживая толчки, своим широким задом с трудом укрывала Митхрютку.

— Сходи, уточни, — предложил Эдик майору.

— Если кому надо, спустятся, — заупрямился тот.

— Может, спустится, может, нет. Может, передал, может, не успел, — в своей насмешливой манере прокомментировал Никитин. — Только я ведь дожидаться не стану. Развернусь да уйду. А тебе после объясняться придётся, почему персонального гостя не пропустил.

— Не пропустил, потому что без пропуска, — ответил майор, но без прежнего апломба. Уж больно самоуверенным выглядел незнакомец.

— Ладно, — решился он. — Жди. Попробую подняться.

Со своего места Эдик хорошо видел Бадайчева. Тот о чем-то оживленно переговаривался с секретарём горкома и неизвестным круглолицым мужчиной в очках и шапке пирожком.

Видел, как Бадайчев, отвлечённый кем-то, отклонился назад. Лицо его сначала сделалось удивленным, затем перекосилось. Что-то резко бросил, явно стараясь, чтоб не расслышали соседи по трибуне.

Праздничное настроение у Никитина рухнуло. Он умел понимать без слов.

Через минуту-другую спустился майор. Побагровевший, с поджатыми губами.

— Значит, так, — отчеканил он. — Велено передать, что шабашникам на трибуне не место.

— Паскудина, — процедил Никитин.

— Ну-ну, не больно. А то, если что, вмиг оформлю, — пригрозил майор. Пригрозил, впрочем, без души. Видно, команды «разобраться» не поступило. — В общем, начальство из области понаехало. Потом из Москвы какой-то замминистра. Так что никак нельзя. Но взамен за твою работу аж тройной коэффициент применён. Сказал, сможете залиться.

— Я и говорю, паскуда! — повторил Никитин. Сложил руки рупором.

— Бадайчев! Ты — дешёвка! — заорал он во всю силу лёгких. Но крик потонул в звуках марша и скандированиях демонстрантов. Единственный расслышавший — майор — с перепугу ухватил Эдика за плечо. Забегал глазами в поисках подчинённых.

— Ладно, проехали! — Никитин стряхнул с плеча чужую руку.

— Передашь после от меня своему: что я ему не холуй, чтоб об меня ноги вытирать. А за подлянку положено отвечать.

Развернулся и зашагал к колонне.

— Ишь каков! — протянул вслед озадаченный майор. — Не, не понимает русский мужик, когда с ним по-доброму. Другой бы за такие деньжищи по гланды вылизал, а этот кочевряжится. Надо же, три коэффициента. Это ж сколько, если навскидку?

Глазки майора заблестели — принялся считать.

Эдик добрался до своих. Убрал глаза, чтоб не встретиться с сострадающим Нинкиным взглядом.

— Ступайте домой… Я после, — прохрипел он через силу. Не разбирая дороги, шагнул, дерзко рассекая праздничную колонну.

— Пожалуйста, догони! — перепуганная Нинка подтолкнула отчима следом.

На развилке влево от тротуара отпочковалась пыльная, сползавшая к волжскому берегу тропинка, упиравшаяся в знаменитый Никитинский терем. Но Никитин, будто не заметив ее, как шел размашисто, так и продолжал вышагивать в сторону центра.

Отчима давно уж насторожила эта нацеленная походка. Прибавив ходу, догнал, ухватил за рукав.

— Промахнулся, Эдичка. Дом-то слева остался, — душевно подсказал он.

По колючему выражению глаз, по сведённым скулам понял — не промахнулся. В конце улицы в лучах солнца сияло свежее, празднично украшенное здание с широченным транспарантом по фасаду: «Седьмого ноября 1985 года, к Дню Великой Октябрьской социалистической революции, состоится торжественное открытие Лекторского центра по пропаганде основ марксизма-ленинизма».

— Ты чего надумал-то, басурман? — Отчим, догадавшись, аж задохнулся. — Своей головы не жалко, так о Нинке с сыном подумай… Ну, погодь, давай обсудим… Тут как раз по полстакана осталось, — он побултыхал бутылку, что с утра таскал в кармане, прикинул на просвет. — Добьем, и всё сразу путём покажется. А хошь, и мою долю махни! Пойми! Жить нам здесь. А они власть. И мы для них кролики. Только вякни и…

— То-то и есть, что кролики, — процедил Эдик. — Сидите, шантрапа, по клеткам и ждете безропотно, чего еще над вами удумают.

Развернул отчима к тропинке, лёгким пинком под зад придал ускорение. Отошел на пять метров, остановился и, пугая прохожих, крикнул:

— А я не кролик! И никому себя держать за оного не позволю!.. Э!.. Чего с вами?!

Резко повёл плечами, будто разрывая незримые цепи, и — зашагал навстречу кумачовому транспаранту.

— Чего-й-то он? — подтолкнула отчима подвернувшаяся соседка с кошелкой.

— А то, что баламут! — отчим печально покачал головой. — Правду, видать, мне говорили, что мать его по молодости с цыганом путалась. И чего Нинке скажу?