справки и подал мне неровно вырванный из школьной тетради листок. Я развернул его:

«Маша, выходи за него замуж. Мужик вроде ничего. Хороший плотник. Шура.»

— Это ее сестра написала, — пояснил он. — В Сочи она у нас в рабочей столовой официанткой. «Хватит, — говорит, — тебе мотаться по свету. Старый ведь уже. Ну еще лет пять помыкаешься, там все равно какой-нибудь угол подыскивать придется. И ей трудно одной, двое детей, хозяйство. Крышу перекрыть надо». Вот и еду. Муж у нее два года назад помер. Инвалид войны. Как привезли в сорок пятом из госпиталя — еще мальчишкой, так до последних лет — то на костылях, то лежмя лежал.

— Да ты видел ее хоть раз? — не выдержал я.

— Откуда? — удивился он.

— Ну, может быть, переписывался?

— Нет. Какой там. Сестра после разговора со мной ей письмо написала, та ответила: «Пусть приезжает».

Перед отъездом дал телеграмму: буду тогда-то и таким-то поездом. Вот и все.

В Краснодаре я выбежал к киоску «Союзпечати», купил открытку с конвертом. На поворотах вагон поматывало, и писать было трудно:

«Страшное чувство, что больше нечем жить. Пустота. Неужели она никогда не пройдет? Без тебя все теряет смысл, даже работа. А это единственное, что у меня осталось. Неужели во мне все умерло? Прощай!»

В Харькове стоянка была долгой. Я написал на конверте: «Сочи, до востребования» и встал. «Можно сказать,

свой брат, геолог» — до сих пор я не знал, как его зовут, — не спал.

— Я пройдусь с тобой?

— Давай.

Харьковский вокзал был переполнен. Он глухо и неуютно гудел, шевелился, словно огромная отара овец.

Я прокладывал путь среди узлов и чемоданов к почтовому ящику. «Можно сказать, свой брат, геолог» молча плелся сзади. Неожиданно спросил:

— А как, нужны у вас в экспедиции люди?

Я оглянулся на него и вздохнул.

— Когда уезжал, нужны были, только, правда, не взрывники, а сейчас не знаю. В общем-то в любой экспедиции почти всегда нужны люди. Текучесть кадров большая. Сам ведь знаешь.

— Знаю.

Объявили отправление нашего поезда, мы заторопились к вагону.

— Да, а как ты в Сочи-то оказался? — спросил я, высчитывая в уме, когда она получит открытку. — Тоже на тепло потянуло?

— На его самое. Надоели мне эти экспедиции. Посуди сам — с двадцати лет я в них. Отец в войну без вести пропал, мать погибла при бомбежке. Детдом в Сибири. Ремеслуха… Завод… Потом пристроился разнорабочим в геологическую партию. А потом подряд пошли эти вербовки. Закрылась одна экспедиция, ехать некуда, никто нигде не ждет, пропылишь деньги до рубля с какими-нибудь случайными дружками, такими же прощелыгами, и скорее наниматься в новую экспедицию. Все собирался немного денег скопить, получал-то неплохо, особенно когда работал на Чукотке. Но разве скопишь? Так и оттрубил незаметно двадцать лет. Пока молод был, духарился. Потом на тепло потянуло… Да, может, и еще бы работал, если бы Леньку Сивцова, дружка моего лучше го, не убило. В Саянах мы тогда работали. Деревня неподалеку была. За продуктами иногда туда ходили, а то и на самогонку по воскресеньям от скуки. Продадут самогонки, а ворота скорее на запор. Вообще-то в Сибири народ приветливый, а это была дрянная деревня. Кулачье. Побаивались нас, да и как не бояться, всякие ведь в экспедициях-то работают, самый что ни на есть бесшабашный народ. Бывших зэков много.

Ну, а эта деревня все равно дрянная была. Иногда возьмет зло, напьемся и горланим по улице. Все ворота на запорах, на улице ни души, лишь собаки хрипят на цепях. А мы орем, обидно, словно мы не люди. Ну и те, из зэков, разве не люди? Одним словом, не долюбливали нас.

Ленька моложе меня был на целую десятку. Тоже из детдома. И вот зачастил он в эту проклятую деревню. Приглянулась ему там продавщица. Как-то я прижал его к стене:

— Ты чего, Ленька?

А он:

— Ей богу, — говорит, — осяду, женюсь. Хватит болтаться, ну к черту! Она согласна, только вот отца боится.

— Да что ты, с ума сошел? — понес я на него. — Как ты здесь будешь жить? Все они тут, как волки. Посмотри на отца — чистый бандит. Картуз казацкий, зарос бородищей до глаз.

— Не с ним же жить.

— В том то и дело, что с ним. Забирай ее с собой и подавайся в какой-нибудь город.

— Не хочет она в чужой город. Говорит, увезешь да бросишь.

Идем как-то по улице, а отец ее навстречу. Сверлит нас глазищами.

Поздоровались, не ответил, словно и нет нас. Но потом окликнул:

— Это ты, што ль, ко мне в зятья метишь?

Смутился Ленька, хоть и смелый был парень.

— Ты у меня девку с ума не сбивай… В зятья! Откуда ты такой взялся? На готовенькое, значит? Ты мне девку не сбивай с толку, а то башку сверну.

И пошел дальше.

Сели мы с Ленькой на бревно, скис он совсем.

— Ну что, выкусил? — говорю я ему. — Бандит!

А тот тем временем обратно идет. Остановился около нас.

— Тоже мне жених, с отцом надо говорить, а не с девкой, если всерьез собрался. Ворота, чай, знаешь мои… Разговор у меня к тебе есть. Пошли, коли время есть.

Мы с Ленькой удивленно переглянулись, встали.

Ну, пошли мы за ним. Он впереди, мы следом. Ничего не можем понять. То прибить грозил, то вдруг в гости. А дом у него самый крайний в деревне, даже на отшибе, словно хутор. Не дом, а крепость. Зашли. Баба его молча самогонки поставила, картошки, сала. Маруська эта, продавщица, выбежала, закраснелась. Отец цыкнул на нее, ушла. Думаем, про женитьбу сейчас что-нибудь начнет. Наверно, Маруська все рассказала. А он нет, наливает еще по одной. Да все о погоде, о заработках в экспедиции. Потом говорит Леньке:

— Видел, вон ручей у нас за огородом?

— Видел.

— Воду далеко таскать твоей Маруське. Вот если взорвать камень на повороте, ручей по этому распадку прямо под окна и пошел бы.

Ленька загорелся:

— Это можно.

— В следующий раз, — уточнил я.

— А что в следующий, можно и сейчас, — говорит Ленька, — это мигом.

— Брось! — говорю. — Под мухой это не дело. В следующее воскресенье специально придем.

— Ну ладно, — говорит отец, — в следующий раз, так в следующий. А то я хотел вашего Пахомова позвать. — И снова наливает.

— А зачем же Пахомова, сделаю я, — не терпится Леньке, и шепчет мне:

— Ты посиди пока, я отлучусь.

— Ты куда это? Брось!

— Да нет. Так, во двор. Маруська там, отвлеки папашу.

— Ладно.

А папаша