а на Ставрополь. Думая, что часа через полтора мы приземлимся на знакомом мне аэродроме, который лежал на высоком плато, среди степи, я мысленно уже обратился к Привольному, видел похороны бабуси, поднятый на руках и будто плывущий над толпой гроб. Мое воображение пошло и пошло гулять, и я уже был то в селе Алексеевка, то на хуторе Воронцовском, то, видел Ефимию, слышал ее голос: «Поздравь меня с рождением нашей дочери». Надо полагать, я увидел бы еще многих привольненцев и заглянул бы еще куда-нибудь и подальше, если бы не услышал над ухом голос Кирилла:

— Дружище, что так задумался?

— Смотрю, какой открывается простор.

— Что — простор! Не ново. Михаил, расскажи о себе. Как жил эти годы? Что делаешь?

— Жил и живу обычно, — ответил я. — А работаю разъездным, вернее, летающим собкором. Должность беспокойная, много приходится путешествовать, писать.

— И все?

— Разве этого мало? Да, женат, отец семейства.

— Да ну?! — Кирилл от удивления откинул свою кудлатую голову. — Неужели уже папаша? Чудеса! А я это счастье обхожу десятой дорогой. Люблю личную свободу.

Пока наш лайнер, подставляя яркому заоблачному солнцу свои серебристые крылья, занимался своим обычным делом — летел, как мне все еще казалось, не в Ашхабад, а в Ставрополь, я многое успел узнать о своем студенческом друге.

— Самым главным событием в моей жизни стало то, — говорил Кирилл, — что я уже литератор, член Союза писателей.

— Поздравляю от души, — сказал я.

— Но пишу не стихи, а, как сказал поэт, презренную прозу.

— Почему?

— Видишь ли, Миша, стихи — это юности забава, а проза — дело серьезное и надежное во всех отношениях, — пояснил он.

Узнал я и о том, что у Кирилла вышло два романа в жанре современного детектива и что теперь он уже не Кирилл Кныш, а Кирилл Несмелый.

— Ну, как псевдоним? — спросил он и потрогал пальцем шнурочек рыженьких усиков. — Удачно подобрал?

— Да как сказать… Ты же, напротив, смелый.

— Так в этом-то и вся штука! Пусть считают меня не смелым, а я смелый, — охотно пояснил Кирилл. — Вот если бы я взял псевдоним Смелый, было бы совсем не то. Скромно: Несмелый. И оригинально. А что такое Кныш? Кирилл Несмелый — красиво! Два слова, а какое звуковое сочетание, и как они привлекают к себе внимание. Меня сразу стали замечать. Часто слышу вслед: «Кто это?» — «Разве не знаешь? Это же Кирилл Несмелый!» Мои читатели и мои знакомые быстро привыкли. Да это и не удивительно. К примеру, к псевдониму Горький тоже сразу привыкли. Горький, значит, несладкий. Несмелый — значит стеснительный.

Стало мне известно и о том, что Кирилл Несмелый летел в Ашхабад на съемку многосерийного художественного фильма, который снимался в Туркмении, на натуре, по мотивам его романа «Человек в черных очках».

— Детектив сугубо современный, пальчики оближешь, — весело добавил мой студенческий друг. — Неужели не читал роман?

— Как-то не пришлось.

— Жаль. А твои «Сельские этюды» я читал, — сказал Кирилл, продолжая поглаживать пальцем тонкие усики. — Правда, не помню, когда именно, но читал.

— Вот не думал, не ожидал.

— Да, читал, — уверенно подтвердил он. — А запомнил только один рассказик. О полыни. Читал и удивлялся: как ты опоэтизировал эту сорную траву, горькую на вкус и противно пахнущую. И не только удивлялся, а и не понимал: зачем описывать полынь с такой любовью?

— Мне кажется, обо всем, о чем пишешь, необходимо писать с любовью, — заметил я. — Без нее, без любви, ничего хорошего не получается.

— Нет, не скажи! — смело возразил Кирилл Несмелый. — Литература — это тебе не амуры, а дело серьезное и сугубо практическое, которое сперва приносит деньги, а потом славу и деньги. — Он усмехнулся, и тоненькие его усики изогнулись. — Разумеется, лучше, если не только деньги, но славу и деньги. Слава, не отрицаю, хорошо, но деньги — лучше. Как? А?

Я промолчал. Да и что я мог ответить? Сам этот вопрос казался мне и странным, и непонятным, и ненужным. У меня еще не было ни денег, ни славы, об этом я как-то не думал.

— Не мне, Кирилл, судить, — чистосердечно сказал я, — что лучше, а что хуже.

— Это верно, — согласился мой бывший друг. — Но сам-то ты, надеюсь, пописываешь? Разумеется, помимо газетных статей и очерков?

— Пробую, — неопределенно ответил я. — Пытаюсь.

— И отлично! В деньгах, надо полагать, испытываешь затруднения? Говори, говори, не стесняйся.

— Не о чем говорить, — ответил я. — Если же сказать правду, то меня не беспокоят ни деньги, ни слава.

— Чудак! — Кирилл от души рассмеялся. — Так что же тебя беспокоит?

— Как писать и о чем писать.

— Ну и как? Удалось тебе познать сию премудрость?

— Нет, пока не удалось.

— Почему же?

— Трудно. Один уважаемый романист — да ты должен его знать, — Никифор Петрович Д., советует сперва изучить жизнь, а потом самому ту жизнь выдумать и такую ее, выдуманную, описывать. А вот Лев Николаевич Толстой говорит, что выдумка не нужна — писать надо правдиво, то есть то, что есть в жизни, а главное — искренне… А как считаешь ты?

— Никак! Голову надо иметь на плечах, вот что я считаю. — Кирилл опять рассмеялся. — Поразительно, что этот Никифор Петрович мог тебе насоветовать? Знаем мы этих старичков. Живут прошлым багажом, не понимая того, что время идет вперед и что их насыщенные, так сказать, жизнью романы сейчас уже никому не нужны. Другое дело — советы великого старца из Ясной Поляны. Да и то этот великан все меряет на свой большой аршин. — Кирилл смеялся весело, от души, а я смотрел на него и не мог понять, что же здесь было смешного. — Значит, Никифор