Б у к а р а. Не суй нос, Миле, не в свои дела.

П у л ь о. Извини, Мате, это мои дела. Я имею право знать.

Б у к а р а. Если тебя так уж интересует эта книга, я могу заинтересоваться, как это ты ухитрился построить самый богатый дом на селе? Маловато у тебя жалованье для этого.

П у л ь о. Скотина… Скотина… Скотина ты!.. Тьфу! (Уходит, уводя Анджу.)

Б у к а р а  идет за ними следом.

Шкунца остается один.

Ш к у н ц а (пьяным голосом).

«Быть или не быть — вот в чем вопрос.

Что благородней духом — покоряться

Пращам и стрелам яростной судьбы

Иль, ополчась на море смут, сразить их

Противоборством? Умереть, уснуть —

И только, и сказать, что сном кончаешь

Тоску и тысячу природных мук,

Наследье плоти, — как такой развязки

Не жаждать? Умереть, уснуть. Уснуть!

И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность…»

Слышится радиопередача.

Г о л о с  д и к т о р а. Не прошло и двух лет с тех пор, как в Хорватском национальном театре впервые после освобождения состоялась премьера трагедии Шекспира «Гамлет» в постановке Карла Бенковича, а сейчас мы уже имеем возможность видеть это известное театральное произведение в новом сценическом прочтении Томислава Ауэра. Несмотря на то, что речь идет о прославленном сценическом произведении, которое относится к величайшим достижениям мировой литературы, и, без сомнения, о его удачной сценической реализации, мы не можем не поставить под вопрос репертуарную политику этого нашего театра, пользующегося большим уважением. Во время великих и решающих событий — оккупации, народно-освободительной борьбы, строительства и восстановления, фундаментальных изменений в общественной системе — не означает ли обращение к классическим произведениям мировой литературы, хотя бы это были прославленные и великие произведения, — не означает ли это неспособность данного театра включиться в процессы общественного развития, не является ли это своего рода замыканием в кругу собственных интересов, изоляцией театра от нашей общественной действительности, его служением самому себе? Театр не может быть башней из слоновой кости, построенной ради нее самой, не может быть храмом чистого искусства, доступ в который имеют только посвященные, — он должен быть одной из форм живого народного сознания, частью самого народа, а именно — его пробудившейся частью, трибуной, где определенным образом будут обсуждаться его самые животрепещущие социальные и политические проблемы. Именно поэтому непонятно, почему с момента освобождения и до настоящего времени на подмостках Хорватского национального театра не появилась ни одна пьеса современной отечественной драматургии, а за последние два года, между двумя постановками «Гамлета», не появилось ни одно произведение отечественной литературы вообще. Но, несмотря на эти критические замечания, которые касаются репертуара, мы должны отдать дань уважения усилиям тех, кто работал над новой сценической реализацией «Гамлета». И хотя эта великая трагедия Шекспира уже несколько раз в различных режиссерских интерпретациях видела свет рампы Хорватского национального театра, Ауэр в своих замыслах не следовал ни одной из сценических реализаций этой трагедии, но, использовав бесконечные возможности ее толкования, сумел найти собственную, оригинальную сценическую концепцию. Сведя все развлекательные внешние и фабулярные компоненты к минимуму и используя на сцене только самые необходимые декорации, Ауэр отвлек внимание зрителя от того, что является преходящим и второстепенным по сравнению с основными проблемами «Гамлета», и представил нам, таким образом, истинную сущность трагедии Шекспира. Единственное, за что можно было бы упрекнуть это режиссерское решение, — за то, что в известной сцене «Мышеловка» король Клавдий и его угрызения совести слишком выдвинуты на первый план, а Гамлет и бродячие актеры остались на заднем плане, так что этим в какой-то степени нарушено то живое соотношение частей спектакля, в котором Гамлет является главной движущей силой.

Руди Хохнец, который выступал в главной роли, донес до нас образ Гамлета непосредственно, доверительно, тепло и естественно, и поэтому его знаменитый монолог «Быть или не быть» прозвучал как его личная исповедь — непонимание грядущего, а не как общечеловеческая дилемма на границе между бытием и небытием. Такая манера его игры оказалась в достаточном несоответствии с дьявольским, адским пафосом короля Клавдия в исполнении Вики Феллера, который в отдельных местах, особенно в моментах пароксизма, был неубедителен и переигрывал. Мелита Миклоушич-Астрицки проявила в роли Офелии необычайную чуткость ко всем тонким, нежным, лирическим нюансам этого образа, хотя в сценах безумия ей не всегда удавалось сохранить существенные черты героини Шекспира, поэтому роль не воспринимается как нечто единое целое. Из остальных актеров следует упомянуть Марияна Црнчича в роли могильщика, который, сохраняя равновесие между трагикой и цинизмом, сумел привлечь внимание публики своей своеобразной и убедительной игрой.

З а н а в е с.

КАРТИНА ПЯТАЯ

Б у к а р а  и  М а й к а ч а  сидят на стульях, которые подняты на стол, как и в предыдущем действии. Перед ними стоит  Ш и м у р и н а  с бумажкой в руках. Около них разместились: П у л ь о, М а ч а к, Ш к о к о, А н д ж а, П е р в ы й, В т о р о й, Т р е т и й  и  Ч е т в е р т ы й  к р е с т ь я н е, П е р в а я  и  В т о р а я  к р е с т ь я н к и. В центре стоит  Ш к у н ц а, он держит в руках текст и дает объяснения, оживленно жестикулируя.

Ш к у н ц а. Теперь будьте внимательны, товарищи! Это последняя картина. Давайте наконец прорепетируем серьезно, как полагается. Вы ведь знаете, что в воскресенье — спектакль… Ты, Шимурина, знаешь свою роль. Ты вместе с народом будешь комментировать происходящее на сцене. Будь внимателен! Все зависит от того, как ты растолкуешь людям содержание спектакля. Веди себя так, будто перед тобой публика. Ну, начинай!

Ш и м у р и н а (запинаясь и заглядывая в бумажку). «Итак, народ мой прекрасный, мы подходим к завершению. Осталось только показать вам, чем дело кончилось, и вы можете идти спать… Вы все видели, товарищи, как Амлет и Омелия заглядывались друг на друга и как им не раз приходила охота изобразить из себя лошадь и наездника. И вот так однажды, братец ты мой, забавлялись они этим делом слишком уж усердно, и Омелия получила от Амлета, как бы это сказать, свой паек…»

Ш к у н ц а (Первому крестьянину). Ты сразу задавай вопрос!

П е р в ы й  к р е с т ь я н и н. «Что это за паек такой?»

Ш и м у р и н а. «Вот дурак навязался, неужели не понимаешь? Да он ей ребеночка сделал. Ну, понятно теперь? И вот, товарищи, когда это она так здорово влипла, он, ни слова не сказав, возьми да и эмигрируй за границу. А она, вот дура-то набитая, пока ей приятно было, не препятствовала ему тесто месить и, как это говорится, вовсе и не задумывалась о булгахтерии. А как увидела, что пузо у ей начало пухнуть, раскаялась, а как она была чокнутая, то и утопла в каком-то болоте».

Ш к у н ц а (Первой крестьянке). Здесь вы его прерываете, товарищ: «А