Ранним утром в конце сезона Половодья Сенмут один ехал в Джесер-Джесеру. Атмосфера во дворце начинала беспокоить даже его, которого редко что-нибудь трогало. После смерти Хапусенеба, приключившейся шесть месяцев назад, он чувствовал себя одиноким человеком, который с факелом в руке тревожно пробирается по тёмной и опасной улице, и ему требовалось восстановить уверенность в себе.

Привязав лошадей к скале на краю заброшенного карьера, он поднялся по пандусу на нижний двор храма и, несмотря на озабоченность, задержался, чтобы бросить взгляд архитектора на незаконченную северо-восточную колоннаду. Там не хватало части внутренней стены и нескольких колонн; шагнув туда, он мысленно закончил работу, остался доволен и ощутил знакомый трепет.

Сенмут прошёл между колоннами и остановился перед маленькой, похожей на чулан кумирней, выдолбленной в холме за колоннадой. Быстро оглянувшись по сторонам, он шагнул в крошечное помещение. Пришлось немного подождать, пока глаза не привыкли к царившей здесь темноте, но постепенно он начат различать на противоположной стене резные очертания коленопреклонённой фигуры. Руки фигуры благоговейно прикрывали глаза, устремлённые на западный придел, где должно было находиться изображение бога. Рядом с фигурой были выбиты короткая молитва и имя. Здесь не было факела, чтобы никто не мог прочитать иероглифы. Сенмут шагнул ближе к стене, провёл пальцами по вырезанным в камне символам, и его сердце учащённо забилось. Здесь было вырезано его имя... и его фигура. Насколько он знал, до сих пор никто на свете не дерзал посягнуть на помещения, посвящённые монарху. Только Хатшепсут могла начертать на здешней стене своё имя... тем не менее тут значилось имя Сенмута. И не только тут, но в каждой из дюжин таких кумирен, окружавших любой двор и храмовое святилище. Пройдёт множество веков, но пока существует этот храм, он, Сенмут с рыбного причала, будет стоять на коленях за дверью в присутствии богов, наслаждаться тем, что принадлежит только фараонам, помазанникам божьим, разделять с ними жертвоприношения, дышать фимиамом и жить вечно.

Он испустил долгий удовлетворённый вздох и вышел наружу, велев себе не забыть навесить несколько последних дверей. Как только двери окажутся на месте, никто не узнает о его чудовищной дерзости. Сенмут, улыбаясь, спустился по пандусу и направился в карьер. Он живо — даже чересчур живо — представлял себе, что будет, если Хатшепсут когда-нибудь узнает его тайну. Но когда Шесу станет Осирисом в Западной Земле, она не будет сильно гневаться, если увидит, что он, как обычно, стоит у её трона. А даже если и будет, он всё равно попадёт туда, куда хотел попасть.

Начинался день; когда Сенмут достиг края карьера, в утреннем воздухе разнёсся скрип водяных колёс. Сенмут заторопился по склону и пересёк каменистое дно. Войдя в свою тёмную гробницу, он остановился. Почудилось или нет? Когда он проскальзывал между камнями, что-то мелькнуло позади.

Наверно, какой-нибудь рабочий явился ни свет ни заря, подумал он. Или бродячая собака. А скорее всего просто показалось.

Он зажёг факел от лампадки, лежавшей на первой ступени, и спустился по лестнице.

Первая комната всё ещё оставалась неотделанной и незаконченной; он решил украсить её фресками, а не резными изображениями, и сделать это в последнюю очередь. Однако по обе стороны верхней площадки кое-что изменилось: справа была вырезана нища с круглой вершиной, а слева поверхность камня была отшлифована для работы над другой. Он собирался поставить в этих нишах две стелы; их заканчивали изготавливать в мастерской скульптора из Города Мёртвых. Сенмут с усмешкой заметил, что кто-то из ремесленников не вынес вида гладкой поверхности на дальней стене. Он поднёс факел ближе и обнаружил свой собственный безошибочно узнаваемый профиль, бегло, но умело набросанный тростниковым пером. Рядом было написано: «Первый раб Амона Сенмут». И это действительно был он — как живой: покосившийся парик, твёрдая линия рта, насмешливая улыбка и всё остальное; не забыли даже анх — амулет на шее. Шарж был великолепный: наглость этого человека понравилась Сенмуту. Спускаясь по лестнице, он решил найти художника и поручить ему работу посерьёзнее; этот пустячок исчезнет сегодня же, как только каменщики начнут сооружать вторую нишу. На мгновение Сенмут вспомнил о быстром движении в карьере, которое ему почудилось... или не почудилось. Наверно, то была собака. Или его воображение.

Сенмут гнал от себя эту мысль, но всё же, войдя во вторую комнату, слегка нахмурился. Он никогда не видел в карьере бродячих собак и не имел привычки давать волю воображению.

Работы здесь полностью завершились; всё вокруг было завалено осколками камня. Перебравшись через груду щебня, Сенмут спустился в третью комнату. Ступеньки вели и дальше, но они были настолько завалены булыжником, что Сенмуту пришлось отказаться от мысли дойти до самого низа. Он и так знал, что там было — маленькое сводчатое помещение, в котором ему предстояло покоиться целую вечность. Он постоял, глядя в темноту и чувствуя странное ощущение в спине. Сжав челюсти, Сенмут представил каждую пядь законченной комнаты наверху и начал убеждать себя, что высеченных там заклинаний и магических фокусов вполне достаточно, чтобы его Ка могло пересечь Озеро Лилий и войти в мир мёртвых.

Конечно, достаточно, подумал он, поводя плечами, чтобы снять напряжение. Там есть всё, я ничего не забыл. Впрочем, едва ли они мне понадобятся, учитывая те святилища...

Он проворно повернулся, снова осветил факелом незаконченную третью комнату и по усыпанным щебнем ступеням поднялся обратно во вторую. Прежде чем выйти из неё, он ещё раз проверил заклинания на стенах, а затем полез наверх, улыбаясь с угрюмым удовлетворением.

Он ничего не забыл, предусмотрел все случайности и обезопасился от них. Когда в последнем из святилищ навесят двери, всё будет именно так, как он задумал. В эту минуту он был так уверен в себе, словно уже сидел на скамеечке у ног Осириса. И думал о том, как был необходим Хатшепсут в этой жизни...

Внезапно он насторожился и посмотрел на светлый прямоугольник, которым кончалась лестница На мгновение дневной свет закрыла чья-то тень. «Рабочий, — невольно подумал он. — Собака. Моё воображение. Нет. Ни то, ни другое, ни третье».

Он бросил факел и затоптал пламя подошвой сандалии. Вокруг сомкнулась темнота; какое-то время он не видел ничего, кроме туманного светлого пятна наверху. По мере того как привыкали глаза, он начинал видеть очертания стен, более отчётливые наверху. Он различил низкий холмик с одной стороны двери, в котором узнал груду факелов, но тщетно пытался рассмотреть фитилёк, тлевший в сосуде с маслом. Тот был погашен. С другой стороны дверного проёма виднелась тень, более чёрная, чем всё остальное. Именно эта неподвижная, ожидающая тень и погасила фитиль.

Несколько мгновений Сенмут стоял неподвижно, пытаясь представить себе лицо и очертания фигуры, но в углу было слишком темно. Не было видно ничего, кроме грубо отёсанного наклонного лестничного туннеля, который вёл прямо туда, где стоял он... Где стоял он. Только теперь до Сенмута дошла вся тяжесть его положения. Позади лежала гробница, впереди — заброшенный карьер, пустой и озарённый лучами раннего солнца. Вход в гробницу был надёжно замаскирован грудой камня — как он и рассчитывал.