непременно расстрел, – покрывали мы протестующих, – но этот расстрел был не «братьям», как вы говорите, а врагам нашим – буржуям, белогвардейцам, бандитам… Для них эти трибуналы… Только для них… А вы о «братьях» – стыдитесь говорить! Какие они вам братья?! Ну да, не отрицаем – предатель или бандит может случиться и из нашего брата, трудящийся, пусть из рабочих, крестьян, киргизов, казаков – не все ли равно? Да разве такого вы сами-то помилуете, разве не кончите его?

Крепостники сидели смущенные. Притихли.

Мы продолжаем:

– И среди арестованных, товарищи, всякие есть. Очень может быть, ни на минуту и мы не сомневаемся, что есть там ребята, которые попали вовсе случайно.

– И невинные…

– Да, и невинные, – соглашаемся мы. – Но остальные – виновны. И вот, кому-то надо отсеять одних от других: виновных от невиновных, – крепость всем скопом этого не сделает. Надо выбирать какие-то органы, но зачем выбирать, когда уже есть: особый и трибунал…

– Долой, к черту ваши трибуналы… – взорвался снова протест. – Перевешать там всю сволочь, только, и знают что расстрел…

– Товарищи, товарищи, о чем мы спорим? Эти органы остаются… Не можете же вы их уничтожить, раз они утверждены центром, а мы ведь только недавно постановили с вами, что решеньям центра будем подчиняться… Их не уничтожить, а только освежить… людей туда, может быть, прибавить новых… И пусть они вместе…

– Своих, одним словом – свой и трибунал в крепости выберем…

– Нет, нет, – поправляем мы ретивых строителей, – не свой трибунал, а освежить надо тот, что есть…

– Держут по году, с…с…вол…л…чь…

– Ну, не по году, это уж лишку… А вот что не успевают быстро, – это может быть… Но мы поторопим, мы им накажем, чтоб быстрей…

Наконец постановили:

Особый отдел и Ревтрибунал обязуются в самом срочном порядке пересмотреть все дела красноармейцев и разобрать, а впредь стараться при разборе дел придерживаться установленных законами сроков.

Вопрос шестой:

Об уничтожении волокиты и формалистики.

Ну, что за серьезный, подлинно советский вопрос? Да разве большевики не против «волокиты и формалистики»? Словом, сказано приятно.

А начали обсуждать, – эге, куда саданули:

– В учрежденье не приди… Слова не скажи… Одна формалистика кругом. А ты пришел по своему делу. Весна. Тебе пахать надо идти, а из армии держут – не пущают… Что это – порядок? А земля – непаханая… Какой ты черт меня держишь, когда побил я казака?

И вся «формалистика» сводилась к одному:

– Распускай армию по домам!

Постановили «вообще»:

Как та, так и другая сторона признает волокиту и ненужную формалистику злом Республики. Предлагается компартии, профсоюзам и всем ответственным работникам бороться с этим злом, отдавая виновных под суд.

Седьмой:

О пропусках, существующих для входа в некоторые отделы.

Тут на первый взгляд как будто и вопроса-то скандального вовсе нет никакого. Да и вопрос сам по себе второстепенный. Но его подняли с нескрываемой охотой, вгрызлись в него оживленно, потому что тут, в суматохе спора, уж очень было легко перескочить в перебранку, поднять демагогический вой:

– Никуда тебе пройти нельзя, красноармейцу: в штаб идешь – пропуск давай, в трибунал – пропуск. На кой они черт надобны, и кто же вас тронет тут в тылу… Нам чтобы везде ходить…

– Нельзя везде ходить без пропуска, товарищи… Это чистые пустяки… Да у себя на фронте – разве вы позволите каждому входить, например, в штаб, где начальник готовит боевой приказ?.. От этого приказа и жизнь ваша зависит… все тут… и раз без пропуска – входи, значит, кто хочет. А почему же тогда и белогвардейцу не войти какому? Почему не смыть вовремя этот приказ, а? Ну, как, по-вашему, возможно это или нет?

– Ничего не «возможно»! – огрызнулся Вилецкий. – Белогвардейца сами узнаем…

– Не узнаете… Он сделает так, что нельзя узнать… И все дело погибло… Это же совершенно легкомысленно, это ужасно и недопустимо: всем и везде распахнуть наши двери… нельзя этого, товарищи, нельзя, – нам же самим и опасно. Конечно, есть учреждения, где не должно быть для входа никаких пропусков, ну, в хозяйственную какую часть, положим, в здравотдел, соцобес.

– Собесы, ваши, тоже…

– Не о том, не о том, подождите…

– У вас всегда не о том, – перебивают крепостники. – Как только о деле – у вас всегда «не о том», когда же «о том-то» будет?

Молотили-молотили – постановили невинное:

Признать пропуска необходимыми для некоторых отделов, как Штаб, Трибунал и т. д. Изгонять пропуска из учреждений, где они не нужны.

Вопросы восьмой и десятый согласились объединить:

Допустима ли та форма устрашения, которая применяется в Ревтрибунале в отношении подсудимых?

Возмутительное поведение и приговоры таких учреждений, как Особый отдел и Революционный Трибунал, которые ни в коем случае не могут существовать в таком виде, в каком существуют в Верном.

Уничтожить сыск в таком виде, в каком он существует в Особом отделе.

На этих скандальнейших вопросах вдруг заговорил и «представитель партии» – Печонкин: против «дьявольского» нашего сыска, против трибунальской разнузданности, а в конце ляпнул:

– Правильно говорит крепость, что разоружить следует и особый и трибунал… Разоружить – к черту разогнать…

Ну, раз «партейные» так говорили – что ж было делать остальным?

На этих вопросах разгорелись страсти. Паче же всех неистовствовал, разумеется, Вилецкий:

– Суд? Это – народный суд?

– Да где это было? – кричали ему перебивая.

– Везде! – орет Вилецкий. – Везде нашего брата пугали да мучали… Значит, это допрос, по-вашему, коли пистолет на висок наставили, а? Это допрос? Самих расстрелять, допросчиков, подлецов, а они красноармейца, ироды, мучают… До всех доберемся, всем будет сказано, кому что делали…

Крепостники одобрительно гудели, выкрикивали поощрительно отдельные слова ему в подмогу и в раздор, а Вилецкий уж и без того настолько бурно расходился, что выплевывал гневные, злые слова совершенно бессвязно, все чаще, все настойчивей угрожая какому-то невидимому врагу:

– Мы эти допросы все переменим…

– Да кто допрашивал-то, где, когда?

– Вот тебе и где, – уклонялся он от ответа, – мы знаем, где… все знаем…

– Но тут нам и спорить нечего, – успокаиваем крикуна, – за такие случаи допросов мы же первые и предадим негодяев революционному суду, ну? Ну, называйте же фамилии… говорите…

Так фамилий никто и не назвал, а взамен того шумно загалдели о другом, о сыске:

– Красноармейцу стрелять нечем, а тут оружья по трибуналам необеримо, тут шпана окопалась разная да нашего же брата и расстреливает… Нигде тебе пройти нельзя, чтоб спокойно, сыщики шныряют на каждом шагу… Что мух на мед, сукины сыны, все налетели на чужое