– Останется шрам, – произнесло видение.

Гэвин узнал этот голос.

– Боже, как жаль, – продолжало оно. – Но могло быть и хуже.

Статуя говорила его голосом. Его голосом. Боже, его, его, его голосом.

Гэвин тряхнул головой.

– Да, – сказала статуя, заметив, что он все понял.

– Не я.

– Да.

– Но почему?

Статуя дотронулась до своей челюсти в том же месте, где у Гэвина была рана, и едва она это сделала, там появился порез. Но кровь не пошла. Не было в ней крови.

Так это же его собственное лицо. Она пыталась даже брови скопировать. И глаза. Его пронзительные глаза и великолепный рот.

– Тот паренек? – произнес Гэвин, складывая вместе кусочки головоломки.

– А, мальчик… – статуя подняла взгляд незаконченных глаз к небесам. – Каким сокровищем он был! И как рычал.

– Ты искупался в его крови?

– Мне это нужно, – статуя опустилась на колени перед телом Преториуса и засунула палец в расколотый череп. – Старая кровь, но сойдет. Мальчик был получше.

Словно нанося боевую раскраску, она размазала кровь сутенера по щеке. Гэвин не смог скрыть омерзения.

– Неужели это такая уж потеря? – требовательно спросила статуя.

Конечно, нет. Смерть Преториуса не была потерей. Никто ничего не потерял из-за того, что какой-то накачанный наркотой малолетний членосос лишился покоя и немного крови только потому, что этому диву расписному необходимо было себя подпитывать. Каждый день случаются вещи и похуже. По-настоящему жуткие вещи. И все-таки…

– Ты не можешь с этим смириться, – подсказала статуя, – это не в твоей природе, да? Скоро будет и не в моей. Я отвергну жизнь мучителя детей, поскольку начну смотреть на мир твоими глазами, разделю твою человечность…

Она неловко поднялась, ее движениям все еще не хватало гибкости.

– А пока я должен вести себя так, как считаю нужным.

На щеке, по которой была размазана кровь Преториуса, кожа напоминала скорее воск, чем раскрашенное дерево.

– Я существо без имени, – произнесла статуя, – рана на боку мира. Но еще я тот самый идеальный незнакомец, о котором ты постоянно молился в детстве. Тот, кто должен был прийти и забрать тебя, назвать красивым и вознести беззащитного с улиц прямо на небеса. Разве это не так? Разве?

Откуда это создание знало про его детские сны? Как могло догадаться о самой сокровенной мечте – о том, как его забирают с чумных улиц в дом, который окажется раем?

– Потому что я – это ты, – ответила статуя на немой вопрос.

Гэвин указал на трупы.

– Ты не можешь быть мной. Я бы так никогда не поступил.

Осуждать существо за вмешательство выглядело полнейшей неблагодарностью, но что сказано, то сказано.

– Правда? – произнесла статуя. – А я думаю, поступил бы.

В ушах Гэвина прозвучал голос Преториуса: «Преступление против моды». Парень снова почувствовал нож у подбородка, тошноту, беспомощность. Конечно, он поступил бы именно так. Сто раз поступил бы, и назвал бы это справедливым.

Статуе не нужно было его признание, она и так все понимала.

– Я еще приду к тебе, – пообещало нарисованное лицо. – А пока… на твоем месте… – раздался смешок, – я бы ушел отсюда.

Гэвин на мгновение встретился со статуей взглядом, пытаясь найти в ее глазах сомнение, затем направился к улице.

– Не этой дорогой. Туда!

Она указала на дверь в стене, едва заметную за мешками с мусором. Вот откуда она так быстро и тихо появилась.

– Избегай оживленных улиц и не попадайся никому на глаза. Когда буду готов, я найду тебя.

Гэвину не нужно было повторять дважды. Как бы ни объяснялись события этой ночи, дело сделано, а для вопросов время не подходящее.

Не оглядываясь, он скользнул в дверной проем, но все-таки успел услышать то, от чего его опять затошнило. Плеск жидкости, довольные стоны живодера – вполне достаточно, чтобы представить, как он умывается.

На следующее утро легче не стало. Внезапного озарения не случилось, и Гэвин не решил, что видел сон наяву. Мешали упрямые факты.

В зеркале отражалась рана на челюсти. Края уже схватились, но болела она сильнее, чем гнилой зуб.

В газетах появились новости о двух телах, обнаруженных в районе Ковент-Гардена. Известные преступники, по словам полицейских, были жестоко убиты во время бандитской разборки.

Гэвина не отпускала мысль, что рано или поздно его найдут. Кто-нибудь наверняка видел его с Преториусом и проболтался в полиции. Например, Кристиан. И скоро копы появятся на пороге с ордером и наручниками. Что он сможет ответить на их обвинения? Что сотворивший все это и не человек вовсе, а статуя, которая постепенно превращается в его двойника?

Вопрос уже не в том, что его закроют, а в том в какой дыре его закроют – в тюрьме или психушке?

Болтаясь между отчаянием и сомнением, Гэвин отправился к травматологу, где терпеливо прождал три с половиной часа среди таких же раненых бедолаг.

Доктор не проявил ни капли сочувствия. Сказал, что швы теперь не помогут, ущерб уже не исправить. Рану можно и нужно промыть и заклеить, а шрам все равно останется.

– Почему вы не пришли сразу? – спросила медсестра.

Гэвин пожал плечами. Им-то какое дело? От фальшивого сострадания не полегчало ни на йоту.

Свернув на свою улицу, он заметил возле дома машины с синими мигалками и ухмыляющихся сплетням соседей. Слишком поздно пытаться унести что-нибудь из своей прошлой жизни. Его одежда, расчески, парфюм и письма оказались в чужих руках, копы станут копаться во всем этом с упорством обезьян, которые ищут блох. Он знал, какими основательными бывают эти ублюдки, если хотят, как они изымают и уносят все, что делает человека личностью. Проглоти и смирись – они могут стереть твою жизнь не хуже выстрела в упор, всего лишь оставив тебя в пустоте.

Ничего не поделаешь. Копы, исходя слюной, уже глумятся над его жизнью. Наверняка один или двое даже занервничали, увидев его фото, и гадали: не платили ли сами этому парню какой-нибудь похотливой ночкой?

Пусть все забирают. На здоровье. Отныне он будет вне закона, ведь законы защищают собственность, а у него ничего не осталось. Его начисто стерли – или почти начисто – ему негде жить и нечего назвать своим. Он даже не испугался. И вот это было самое странное.

Гэвин отвернулся от дома, в котором провел четыре года, и почувствовал что-то похожее на облегчение. Счастье от того, что жизнь у него украдена во всей ее убогой полноте. От этого внутри даже посветлело.

Два часа спустя, уйдя подальше, он проверил карманы. Банковская карточка, почти сто фунтов наличными, небольшая коллекция фотографий – несколько снимков родителей и сестры, но в основном его собственные. Еще были часы, кольцо и золотая цепочка на шее. Пользоваться картой опасно – банк наверняка предупрежден. Лучше всего заложить кольцо и цепочку, а потом поехать на север. В Абердине остались друзья, которые спрячут на какое-то время.