– Знаю, – как о чем-то само собою разумеющемся сказал Дрягалов. – Иначе б я молодца и близко к девице не подпустил.

Долго сидеть в засаде франко-русской антантене пришлось: не наступило еще и полудня, когда из ворот монастыря вышел караван – три навьюченных верблюда в сопровождении конного отряда.

Впереди ехал сам господин Казаринов. Хотя предводителю за прошедшую ночь не только глаз не случилось сомкнуть, но и пришлось изрядно потрудиться, он был по обыкновению бодр и энергичен: Александр Иосифович громко перекликался со своими спутниками, беспрестанно отпускал шутки по поводу меланхолически бредущих верблюдов, называя их караваном Синдбада и выездом китайского императора. Забайкальцы не особенно понимали его мудреные речи, но угодливо усмехались в ответ на реплики начальника.

Когда японцы в монастыре хватились двух своих солдат, не возвратившихся после расстрела русских мародеров, офицер, начальствующий в японском отряде, распорядился немедленно отправляться на поиски пропавших. Естественно, первым делом японцы заглянули за скалу, похожую на свиную голову, но там ни их соплеменников, ни приговоренных русских не оказалось. Не на шутку обеспокоившийся офицер хотел было со своими людьми основательно прочесать предгорье. Но Александр Иосифович отговорил его от этого: он сказал, что солдаты, по всей видимости, стали жертвами рыскающих тут хунхузов; если они живы, что, впрочем, маловероятно, то разбойники рано или поздно сами позаботятся известить о них японцев, не безвозмездно, разумеется; если же они мертвы, то тем более искать их нет смысла – на войне как на войне, и всех мертвых не соберешь. Так рассудил господин Казаринов. И офицер, как ни был ему лично неприятен этот русский, согласился с его доводами – слишком уж хлопотны были поиски.

Но, уговорив японского офицера особенно не тревожиться, сам Александр Иосифович встревожился не на шутку: он, как и все, отчетливо слышал два выстрела, а между тем пропало четыре человека. Значит, по крайней мере двое из них остались живы. Кто именно? Если действительно приговоренных к смерти и исполнителей приговора за скалой подкараулили хунхузы, то убивать русских, которых и без того уже взяли на мушку, им не имело никакого смысла. Следовательно, убиты были японцы. Мог быть и другой вариант, правда, очень маловероятный: японцы выстрелили в воздух, приговоренных отпустили, а сами дезертировали. В любом случае свидетели счастливой находки – Мещерин с Самородовым, – скорее всего, живы и представляют для него большую опасность.

Размышляя таким образом, господин Казаринов, однако, старался ни в коем случае не выглядеть озабоченным своими беспокойными думами, напротив, он казался абсолютно невозмутимым.

Маршрут, избранный Александром Иосифовичем, был для старого Годара довольно неожиданным: подполковник полагал, что господин Казаринов предпочтет путь хотя и долгий, но довольно спокойный, лежащий далеко в стороне от военных действий, веками к тому же хоженный – через Гоби, на Кяхту. Но непредсказуемый уполномоченный Дамского комитета о раненых повел свой караван назад к Мукдену. А это означало, что времени на раздумье, как бы ловчее завладеть сокровищами, практически не оставалось. Даже меланхоличным верблюдам и тем одолеть сто пятьдесят верст трех дней вполне достанет. А поди-ка успей управься за эти три дня! К тому же относительно людные места, по которым Александр Иосифович пошел в обратный путь, еще более усложняли задачу подполковнику Годару: если конвойных казаков еще как-то можно было убедить в измене начальника и таким образом лишить его их попеченья, то надеяться добиться того же от китайской императорской стражи, что встречалась на пути едва ли не в каждой деревне, было весьма отчаянно. Поэтому подполковник, совершенно не имея в виду какой-то комбинации, какого-либо плана действий, просто решил следовать пока тайком за караваном, полагаясь единственно на счастливый случай. Но ни в первый, ни во второй день случая так и не представилось.

К вечеру второго дня пути Александр Иосифович, будто бы издеваясь над своими преследователями, переправился со всеми верблюдами через реку и, не доходя нескольких верст до мандаринской дороги, остановился на ночлег в большом селе.

Больше подполковнику Годару надеяться было не на что: завтра, думал он, этот ловкач выведет свой караван на относительно приличную дорогу, на которой то и дело встречаются русские разъезды, и можно будет за ним уже не следить – от сокровищ придется окончательно отказаться.

И тогда старый военный решился просто довериться судьбе – будь что будет; если совершенно не находится приема, как бы подступиться к этому неуязвимому русскому, придется действовать единственно наудачу.

Верст еще за двенадцать до того места, где Александр Иосифович, а вслед за ним и подполковник Годар со спутниками переправились через реку, им повстречалась большая толпа китайцев. Это были обычные поселяне. Все они, в том числе и дети, тащили на себе какую-то поклажу – цветастые узлы, разной формы и размера корзины. Некоторые везли на верблюдах и мулах собственные гробы – самое ценное, что есть у многих китайцев. Издали слышны были протяжные крики: «Юей!..», «Юей!..» – так обычно кричат погонщики мулов.

О причине такого массового исхода подполковник Годар догадался сразу же: это спасались жители какого-то села, могущего быть захваченным театром военных действий. Как китайцы заранее об этом узнавали? – одному богу известно. Но почти всегда они безошибочно накануне сражений оставляли свои дома и прятались где-то в укромном месте.

Сомнений быть не могло – где-то поблизости скоро нужно было ожидать баталий. Предположение это подтверждалось еще и частыми, порой переходящими в непрерывный гул, будто отголоски дальней грозы, артиллерийскими выстрелами, доносящимися откуда-то с востока. Такой грозы не было слышно с самого Ляояна. Значит, месячному затишью на фронте русской и японской армий наступил конец.

Подполковник Годар сразу не стал входить в село, где остановился на ночлег господин Казаринов. Укрывшись неподалеку в гаоляне, он прежде послал на разведки одного из китайцев.

Разведчик доставил, впрочем, вполне ожидаемые известия: село было почти пусто, а русский офицер,как называл китаец Александра Иосифовича, вместе с конвоем расположился в одной из самых больших и благоустроенных фанз.

Дождавшись темноты и оставив коней с китайцами за стеной, охотники за сокровищами прокрались к фанзе, где почивал господин Казаринов со своими конвойными. У двери фанзы сидел караульный и, как полагается казаку, спал, обнявши винтовку. К нему, едва касаясь земли, подошли Мещерин с Самородовым. Мещерин слегка толкнул казака в плечо и выхватил у него из рук винтовку от греха подальше, а Самородов тотчас зажал ему ладонью рот. Пока казак мычал и пытался отбиться, Паскаль зажег факел и осветил лица истязателей нерадивого караульщика. Силы разом оставили несчастного служивого. Его отвалившаяся челюсть и вылезшие из орбит глаза вполне выдавали чувства казака: не иначе ему представилось, что призраки из преисподней явились по его душу. Пришлось одному из призраков как следует казачка встряхнуть. Лишь после этого он, кажется, признал в Мещерине с Самородовым не призраков, а настоящих, вполне живых и осязаемых, своих знакомцев.