– Спасибо, – выдыхаю я и снова пытаюсь притиснуть его к себе. На этот раз он не так чтобы противится, даже не фырчит. – Ох, Скорфус. Я так тебя люблю.

От слов он чуть вздрагивает, вздыхает и впивается когтями в мое плечо. Не больно, но заметно, а я не понимаю, что это значит. «Отпусти, раздавишь»? Или все-таки «Я тоже»? Но вроде бы он не вырывается, даже не шевелится, а только, немного помедлив, шутливо интересуется:

– Говоришь это, потому что боишься откинуться?

– Говорю потому, что говорю. – Разжимаю хватку, давая ему отстраниться. Мы снова смотрим друг на друга. – Хотя с чего бы мне врать, Скорфус? Конечно, я ужасно боюсь.

Боюсь – поняла это, общаясь с гостями. Боюсь – нет, поняла намного раньше. Боюсь… и не потому, что не доверяю обещаниям Эвера; скорее потому, что вижу, как много вещей уже никогда не станут прежними. И просто не понимаю… почему даже беды с Физалией кажутся мне поправимее творящихся с ним? Эта его измученность, его… видения, сны, приступы? Я ведь замечаю, что иногда становится с его лицом, с движениями. Он будто промерзает насквозь, его плечи сжимает стоящее за спиной невидимое чудовище. Ему плохо. Плохо, как бы он ни скрывал. И из его памяти никогда не сотрется правда о том, кто, кроме него самого, в этом виновен.

– Вчера мы с Эвером… – Впрочем, я сразу осекаюсь. Не потому, что Скорфус опять многозначительно играет бровью, явно догадываясь о примерном продолжении. Просто не подбираются слова, и я оставляю их себе. – Неважно. Лучше расскажи, а как он среагировал, узнав, что я решила перенести коронацию?

– Никак. – Скорфус потягивается, все так же сидя на мне. Голос звучит буднично. – Он ведь тоже боится за толстого короля. Он понимает, что тобой движет и каковы Правила. Он…

– Как думаешь, я умру? – обрываю, прежде чем осознала бы это.

Впору дать себе затрещину: таких вопросов я точно задавать не должна. Но я малодушна, надеюсь ведь услышать что-то вроде «Ой, да конечно нет, у вас все отлично, раз вы уже целуетесь». Я готова даже к «О-о, а я видел, что было вчера, и думаю, все пройдет гладко!». Я не верю в это сама, я знаю: кроме боли Эвера есть еще моя неистребимая вина. Немалая – все большая, пожалуй, – часть меня считает, что он… он не должен меня прощать. Что на его месте я, привыкшая быть здоровой и полной сил, а плохие сны видящая лишь под алой луной, вряд ли бы простила такое превращение в… сломанную игрушку? Но ведь и эта часть тоже хочет жить. И чтобы выжил отец. И чтобы не начала разваливаться страна.

Как и любая трусость, эта наказывается: Скорфус слишком долго молчит. Уже по этому молчанию ответ можно угадать, а бесцветный тон добивает меня окончательно:

– Я не знаю, человечица. Все сложно. Даже сложнее, чем ты можешь себе представить.

– Он что-то говорил тебе? – Голос предательски падает, горло сжимается. – Да?!

Я резко сажусь, тут же охнув от колотья в висках; Скорфус спрыгивает в траву. Взгляда он не отводит, но вид все еще невеселый. Он снова медлит, точно что-то взвешивает. Я кусаю щеку.

– Нет, нет, расслабься, – наконец откликается он. – Двуногий не разговаривает со мной о чувствах, тем более к тебе, да что там, он вообще неразговорчив. Просто… – Скорфус прикрывает вдруг глаз; по морде пробегает что-то вроде судороги. Ясно, я безнадежна. И отвратительна? – Ох, человечица. Отстань. Не трави душу. Молись и делай то, что должна.

«Молись и делай то, что должна». Типичный гирийский девиз. Горько улыбаюсь, киваю, начинаю массировать себе голову. Она все-таки заныла из-за ландышей и зноя. Ничего, сейчас пройдет.

– Знаешь, что убивает меня еще сильнее, Скорфус? – помолчав, снова обращаюсь к нему я. Он, успевший завалиться набок, вопросительно приподнимает голову. – Эвер… если я все-таки погибну, он ведь будет винить себя. Потому что… вот в день, когда ты болел, а мы ходили к памятнику… он пообещал мне…

Скорфус роняет голову в траву снова. Я замолкаю, сама не понимая, почему заикаюсь.

– Тебя что, правда волнует еще и это? – после паузы спрашивает он с еще более странной интонацией, чем все прежние. Почти с отчаянием. – Сейчас? Ну… что его окончательно накроет из-за твоей смерти?

– Накроет?.. – Срываю травинку, растираю в пальцах. – А. Опять твои долбаные иномирные слова. Но да. Я не хочу, чтобы он винил себя, если ты об этом. Потому что наш замкнутый круг вины и обиды должен как-то разомкнуться. И поцелуев тут мало.

– Круг, – повторяет он сквозь зубы и опять устало жмурится. – Хорошо сказала. Да.

Я благодарна ему за то, что дальше он снова замолкает. Что не спрашивает: «Ты что, любишь его вот настолько?» и вообще не произносит слова «любовь», ни шутливо, ни серьезно. К этому слову – ну, в том самом смысле – не до конца готова я сама. Точнее, не могу разрешить его себе и не уверена, что смогу. Да я уже даже жалею, что сказала «люблю» Скорфусу, разве этим словом я не обязала его к чему-то? Спасать меня. До конца дней. Моих.

Опустившись на бок, тяну руку, чтобы почесать Скорфусу живот, потом подбородок и ухо. Он почти не реагирует, хотя обычно просто растекается от этого. Струна внутри снова дрожит, но я старательно игнорирую ее и как можно бодрее спрашиваю:

– Ну что… позаботишься о них обо всех, если завтра недосчитаешься меня?

Он медленно открывает глаз. Но молчит в этот раз совсем недолго.

– Я лишь кот. – По тону похоже скорее на «тебе конец». Приходится сглотнуть очередной ком. – Выбери кого-то понадежнее, пока не поздно.

– Ну… я не знаю, как поступит после моей смерти Клио. – Глажу его по затылку, но он не урчит. Может, чувствует, что пальцы дрожат? – Скорее всего, сбежит, как и все остальные гости, – опять запинаюсь, ощущаю себя утопающей, вцепившейся непонятно во что, – но у тебя ведь останутся еще Эвер на какое-то время и патриции, особенно кир Мористеос… – Удивительно, как теперь сложно выталкивать слова из горла, но я должна, должна показать, что я в порядке и вовсе не в шаге от предательских слез. – Кир Мористеос всегда мне нравился, почти уверена, что отец назначил его одним из преемников, он вообще славный и…

– Человечица. – Мотнувшийся хвост резко прикрывает мне рот. Взгляд Скорфуса обжигает чем угодно, но не весельем. – Замолчи. И выключи этот ужас в глазах. Пожалуйста.

Он дергает ухом. Послушно не продолжаю; вздохнув,