В полусотне километров до Одессы им наконец удалось вырваться из зоны снежных зарядов. Яркое солнце на выбеленном безоблачном небе висело прямо над дорогой и слепило глаза. Урсула оглянулась на иссиня-черное небо, оставшееся за спиной, и зябко поежилась:

– Туча позади черная, как ночь, а там, впереди, все белое-белое, как саван. Такова реальность нашей жизни…

– Полагаете, что у жизни только две краски – черная и белая?

– К сожалению, мне часто приходится делать выбор лишь между этими двумя красками, герр Зильбербард.

– И всякий раз он оказывается выбором между гильотиной и Бастилией, не так ли, милая фрау?

– К сожалению…

– Да, похоже, мы – родственные души, – улыбнулся Савелов, но улыбка его была невеселой.

– Проблема в том, что даже самим себе мы не всегда можем объяснить свой выбор, – задумчиво произнесла Урсула и отвернулась к окну.

Больше она не проронила ни слова до самой Одессы.

У поста ГАИ перед въездом в город милиционер поднял было жезл перед иномаркой, но, увидев немецкие регистрационные номера, дал отмашку.

– Уф-ф, пронесло! – выдохнул Савелов.

– Возьмите себя в руки, Вадим, – положила ладонь на его руку Урсула. – Бог не оставит нас…

У причала Ильичевского порта покачивались на швартовах два белоснежных пассажирских теплохода и тяжелой черной глыбой возвышалась корма готового к отплытию парома Одесса – Варна. Десятка два автомобилей выстроились в очередь на таможенно-по-граничный контроль. Перед дверью таможни возбужденно тусовалась большая толпа челноков с необъятными баулами, сумками и чемоданами. В стороне от них, будто окруженные невидимой запретной зоной, стояли люди с отрешенными лицами и печальными глазами – молдавские местечковые евреи, навсегда покидающие страну.

– Нэ гуртуйтэся, громодяны мешочники, шо я казав, усим миста хватыть! – наседал на толпу таможенный чиновник. – В пэршу чэргу прошу громодян, видбувающих на ПМЖ у Израиль. Ваш тэплохид видбувае пэршим. Будь ласка, громодяны, дайтэ прохид.

– Капиталисты, блин, как и местечковые, тоже обслуживаются без очереди, – громко констатировал кто-то, и внимание озлобленной толпы перекинулось на подкативший к контрольно-пропускному пункту белый «БМВ» с иностранными номерами, перед которым сразу раскрылись створки ворот и безропотно расступились владельцы автомобилей с советскими номерными знаками.

Пока таможенники и солдаты-пограничники осматривали машину, офицер в щегольской пограничной форме внимательно изучал документы сияющих бюргерской добропорядочностью супругов Эдварда и Урсулы фон Зильбербард. От этого занятия офицера оторвал телефонный звонок в будке дежурного по контрольно-пропускному пункту.

– Что, что?.. Повторите фамилию, – послушав голос в трубке, крикнул он. – Трещит все, говорите громче!

Савелов, услышав через раскрытую дверь будки его слова, с беззаботным видом взял на руки заплакавшего Зигфрида и запел ему немецкую шутливую песенку. Но малыш не хотел успокаиваться и на немецком языке требовал скорее доставить его к бабушке Магде.

– Забарбадж? – переспросил офицер, морщась от детского плача. – Турки, что ли?.. Не слышу ни хрена!.. С такой фамилией у меня не было. Не было, говорю, глухие, что ли?.. Чего-чего? Повторяю: не было у меня никого с такой фамилией, и машины с такими номерами нет.

В это время Зигфрид зашелся в таком отчаянном плаче, что лицо офицера приняло страдальческое выражение. Он дунул в трубку и раздраженно бросил ее на рычаг.

– Ни хрена не разобрать, кого эти опера ищут! – сказал он подошедшему сержанту-пограничнику.

– В машине ничего запрещенного к вывозу не обнаружено, товарищ капитан, – доложил тот. – Из нашего барахла сувениры – матрешки, неваляшки и всякая такая хренотень.

– А из их барахла?

– Пиво, – смутился сержант. – Баварское. Классное…

– Я те дам – классное!..

– Фрау сама нам три банки открыла… И вам от империалистов перепало, товарищ капитан, – подмигнул сержант и сунул в рукав офицерской шинели бутылку виски.

– Да-а, пивка с воблой сейчас бы в самый раз, – смягчился тот и кинул тоскливый взгляд на челноков, сгрудившихся за ограждением. – Начинайте шмонать шелупонь, сержант, но без этого самого, чтоб отплытие не задерживать.

– Есть шмонать шелупонь! – без энтузиазма козырнул тот.

Маленького Зигфрида песенка Савелова не успокоила, и он, не переставая реветь, по-прежнему требовал отвезти его к бабушке Магде. Тщетно пыталась успокоить его и подоспевшая Урсула. Морщась от детского крика, как от звука бормашины, офицер торопливо проштамповал их паспорта и показал на горловину паромного трюма:

– Битте, герр Зильбербард, битте. Ауфвидерзеен.

Долго уговоривать «герра Зильбербарда» не пришлось. Но лишь загнав «БМВ» в трюм парома, Савелов смог наконец перевести дух.

– Не знаю, кого благодарить, – вымученно улыбнулся он. – То ли бардак советский, то ли Зигфрида. Вовремя он разревелся, и главное – исключительно на немецком языке.

– На вас лица нет, – с тревогой посмотрела на него Урсула. – Как только выйдем в море, возьмем каюту и хорошенько выспимся.

– А пока не помешала бы чашка горячего кофе.

– Чашка кофе убойные стрессы сегодняшнего дня не снимет. Признаться, герр Эдвард, я бы предпочла сейчас чего-нибудь покрепче.

– Гениальная идея! – согласился Савелов и вытянул из холодильной сумки бутылку бренди. – За успех нашего безнадежного дела! – разлив бренди в пластиковые стаканчики, найденные в «бардачке», предложил он.

– Странно!.. – выпив залпом обжигающую жидкость, задумчиво произнесла Урсула. – Кажется, я знаю вас сто лет, Эдвард, хотя мы познакомились только сегодня утром.

– И уже не боитесь меня?

– Боюсь еще больше, – ответила она и вспыхнула до корней рыжих волос.

Снеговые тучи тем временем достигли берегов Черного моря и обрушили на них первый залп. Уже через несколько минут причалы порта и жилые кварталы Ильичевска окрасились одной белой краской.

В сплошной беснующейся мгле буксир вытащил паром из акватории порта и отвалил в сторону. Эдвард, Урсула и маленький Зигфрид фон Зильбербард с верхней палубы тщетно вглядывались в сторону берега. За белесой пеленой не только не было видно города, но было даже трудно понять, где проходит граница между небом и морем. Казалось, что стальная громадина плывет не по воде, а бесшумно скользит в неземном, нереально белом пространстве. Со всех сторон только снег, снег, снег. Лишь несколько ошалелых чаек, будто утверждая земную реальность, с тоскливыми криками метались над кормой набирающего скорость парома.

– Смотрите! – вдруг воскликнула Урсула и показала рукой на стаю обессиленных диких гусей, которая, борясь изо всех сил со снежными зарядами и шквальным ветром, показалась по правому борту судна. Несколько минут гуси летели параллельно, на уровне корабельной рубки. Порывы ветра прижимали птиц все ниже и ниже к волнам. Людям с верхней палубы парома казалось, что еще немного – и свинцовые волны сомнут и поглотят стаю. Но вот вожак последним напряжением сил взмыл вверх и, тормозя широко распахнутыми крыльями, завис над палубой. Не обращая внимания на людей, столпившихся у бортов, он издал троекратный клекот и упал грудью в пушистый снег, заваливший палубу. Через несколько секунд, повинуясь его призывному крику, рядом с ним опустились все остальные гуси.