Мелькнул перекресток с указателем поворотов на Мелитополь и Одессу, и сразу за ним «БМВ» врезался в стену густого снегопада. Предсказание старого татарина-виноградаря полностью сбылось. Хлопья пушистого снега моментально залепили стекла машины, щетки не успевали его смахивать. Дорога становилась почти неразличимой.

– Свалимся в кювет, – Урсула прижала к себе малыша. – Может, переждем на обочине?

– На обочине в нас кто-нибудь врежется. К тому же я уверен, что нас ищут по всему Крыму и прилегающим к нему территориям, – вглядываясь в сплошную снежную круговерть, возразил Савелов.

– Кто нас может искать?

– Те, кто поставил в машину мину и радиомаяк. Не получая информацию о нашем маршруте, они, как тараканы, уже шныряют по всем дорогам.

Снегопад усиливался. Заметив уходящий в сторону от трассы грунтовый съезд, Савелов направил в него машину. По одну сторону грунтовки тянулась сплошная стена неубранной кукурузы. Развернувшись, он вплотную прижал к ней машину и выключил мотор.

– Поспите, – посоветовала Урсула. – Снегопад закончится, я разбужу вас.

Савелов кивнул и, прежде чем закрыть глаза, успел заметить, что на трассе в мельтешении снега промелькнул быстро удаляющийся тусклый свет автомобильных фар.

– Сумасшедший! – поежилась Урсула. – Гонит, будто жить надоело!..

Через несколько минут на трассе промелькнули фары и синие проблесковые маяки трех идущих в том же направлении машин. Наверное, какая-нибудь обкомовская шишка в сопровождении милиции в Киев на совещание торопится, подумал Савелов и скомандовал себе: ввиду нештатной ситуации – спать, спать!

Сон навалился сразу. И был вначале он даже не сном, а жестоким выплеском памяти, зафиксировавшей эпизоды из его прежней жизни. Эпизоды, которые Савелов хотел бы навсегда вычеркнуть из памяти и из жизни своей, но сделать это было невозможно.

…Великая северная река несет к океану несметные полчища льдин. На одной из них выплывает из-за скалистого утеса нескладная фигура в черной зэковской одежде. Савелов вскидывает автомат. Белыми, полными ужаса глазами смотрит в его сторону зэк и пытается заслониться от автоматной очереди несуразно длинными, худосочными руками.

– Не стреляй, Савелов, не стреляй! – кричат бегущие по скалистому берегу Игорь Сарматов, Иван Бурлаков и Алан Хаутов. – Не стреляй!

Выплевывает огонь ствол автомата, раскинув по сторонам руки, человек покорно валится на белую поверхность льдины и черным крестом уплывает в ледовое крошево. Смотрят на уплывающий крест подбежавшие к обрыву Сарматов, Бурлаков, Хаутов. А из-под обрыва щелкает камерой мальчишка-фотограф и смотрит на Савелова рыжий американец… Савелов отступает от обрыва и наталкивается на одетого в нелепое рубище отца. Из-за его плеча с печальным укором глядит на Савелова женщина в черном с распущенными белокурыми волосами. Потом она спускается с обрыва и, ступив босыми ногами на льдину, уходит по ней за уплывающим к океану крестом.

– Маргоша, не уходи! – кричит Савелов. – Не оставляй меня одного, Маргоша-а-а-а! Я люблю тебя!.. Люблю тебя-я-я-я!..

От его крика с вершины скалы срывается снежная лавина и обрушивается на группу оборванных вооруженных людей. Она подхватывает Савелова и несет куда-то, будто в преисподнюю. Эта преисподняя оказывается ледяной памирской пустыней. По ее поверхности, залитой мертвенно-синим лунным светом, прямо на Савелова идет похожий на привидение обледенелый человек.

– Никто ничего не узнает, Шальнов! – кричит Савелов и жмет на гашетку автомата.

Обледенелый человек с презрительной улыбкой на белых губах вырывает у него заклинивший автомат, а его самого толкает в колодец. Бесконечно долго ударяясь об осклизлые каменные стены, летит Савелов вниз, пока не уходит с головой в ледяную воду.

Сверху, из светлого квадрата неба, смотрит, склонившись над колодцем, на Савелова женщина с ребенком на руках. Она что-то кричит барахтающемуся в ледяной воде Савелову, но что – не понять, так же как не разглядеть ее лица. Наконец женщина исчезает из светлого квадрата, а вместо нее появляется Купавна и начинает спускать к нему в колодец громыхающее ведро. Оно уже опускается на половину глубины колодца, когда стальная цепь, удерживающая его, рвется, и, заслоняя собой квадрат неба, громадное ведро с нарастающим грохотом летит прямо на Савелова…

– Да проснитесь же, товарищ подполковник! Проснитесь! – Урсула отчаянно трясла Савелова за плечи.

– А-а-а? Что случилось? – сбрасывая с себя страшный сон, вскинулся он.

– Вас вызывают на связь! – показала она на издающий писк радиопередатчик, торчащий из бокового кармана его плаща.

Савелов смахнул с лица холодный пот и лихорадочно щелкнул тумблером – будто в продолжение его страшного сна салон наполнился звуками автоматных очередей, криками и стонами, через которые настойчиво прорывался густой мужской голос:

– Щербинка, Щербинка, слушай Купавну! Слушай Купавну! Нас хотят взять! Слышишь, хотят взять нас, но мы не дадимся!.. За морем житье не худо… Уходи в свободный полет, Щербинка! Уходи в свободный полет! Повторяю: за морем житье не худо… – Голос Купавны накрыл грохот взрыва и скрежет раздираемого чудовищной силой металла.

– Майн Готт! – осенила себя католическим крестом Урсула и рывком прижала к груди малыша.

Ударили из гранатомета… Потом подряд рванули два взрыва. Бензобак и канистры с бензином в багажнике машины, понял Савелов.

– Люди Купавны прикрывали нас. Сейчас они сгорают в железной коробке заживо. Заживо! Заживо! – в бессильной тоске сказал он вслух.

Чтобы не напугать ребенка рвущимся из горла криком, Савелов до ломоты стиснул зубы. Можно было таким образом сдержать крик, но как сдержать мысли, набатом колотившиеся в голове. Аз воздам!.. Аз воздам!.. Еще один черный крест лег на твои плечи, подполковник Савелов, с внезапным спокойствием обреченного подумал он. Опять ты, Савелов, доказывая свою интеллигентскую исключительность, как и тогда, в Афгане, погубил людей. Разрабатывая операцию «Рухлядь», ты хотел только блага для своей страны. Но разве ты не понимал, что благо это будет замешено на крови и что всякими рвущимися к власти политиканами и «самостийниками», в конечном счете, все это может быть использовано против КГБ? Сейчас ты, Савелов, как последний подонок, ставишь под удар еще двоих – женщину и ни в чем не повинного ребенка.

Он выключил хрипящий радиопередатчик и, чтобы не встречаться взглядом с глазами женщины, всмотрелся в снежную круговерть за лобовым стеклом машины.

– Дорогая Урсула, сейчас я довезу вас до ближайшего населенного пункта, и там вы, за любые деньги, наймете машину и немедленно вернетесь домой, к вашей бабушке Магде, – после долгой паузы глухо произнес он.

– А как же вы? – с русской бабьей жалостью вырвалось у нее.

– Я? – переспросил он и, смахнув ладонью слезу с ее щеки, пропел вполголоса: – «И нельзя мне вправо, и нельзя мне влево – можно только неба кусок, только сны!» Впрочем, со снами тоже проблема. Мой ангел-хранитель Купавна, погибая, успел предупредить меня, что вся западная граница Советского Союза для нас перекрыта. Мне остается лишь свободный полет в преисподнюю, в которую тебе, милая девочка, со мной на пару не стоит торопиться…