Терещенко уехал, большинство офицеров покидали здание управления через заднюю дверь. Мы с Ипатьевым направились к лестнице и заглянули вниз через перила. На первом этаже солдаты отбирали у офицеров сабли, а несколько хулиганов уже обшаривали карманы шинелей в гардеробе.

Я спустился вниз и увидел, как унтер-офицер-преображенец выкрикивал своим солдатам распоряжения, чтобы те забирали только сабли и ничего не крали. Я представился этому человеку, и он помог мне найти мою шинель. После этого я вернулся наверх и обнаружил, что Маниковский уже уехал.

Группа солдат как-то лениво разбивала витрину одного из стендов, чтобы забрать выставленные там в качестве зарубежных образцов винтовки, к которым не было патронов и которые вряд ли могли им пригодиться. Когда они вышли, гордые своей добычей, офицер поймал за руку одного из них, молодого солдата с прямым и честным лицом, и начал выговаривать ему. Я слышал, как юноша отвечал: «Я ничего не мог сделать. Они заставили меня».

Я снова спустился по лестнице, и все тот же унтер-офицер выделил мне двух солдат, которые должны были провести меня через толпу. На улице какой-то одетый в лохмотья человек, отчаянно жестикулируя, выражал свое удовольствие событиями. Он восклицал: «Они обычно били наших друзей там, в тюрьме, били их розгами!»

Примерно в ста ярдах мы встретили французского военного атташе полковника Лаверна, который направлялся в управление, чтобы обсудить несколько рядовых вопросов, касающихся выпуска снарядов. Мои сопровождающие посоветовали ему идти назад, и мы вместе направились во французское посольство. Там, после того как наши провожатые ушли, мы немного постояли на набережной. Я смотрел на то, как поток солдат переходит через мост, чтобы освободить заключенных в тюрьме Кресты. Лаверн неожиданно спросил меня, бунтовщики ли это и были ли бунтовщиками солдаты, сопровождавшие нас. Они были так собранны и дружелюбны, что он и представить себе не мог, что это был кто-то, помимо представителей законопослушных войск!

Я пошел пешком в британское посольство. Посол уехал. Как обычно, он вместе с французским послом отправился в Министерство иностранных дел. Я позвонил ему по телефону и предупредил, что значительная часть войск гарнизона взбунтовалась, что восставшие полностью контролируют Литейный проспект. В ответ он попросил повторить мои слова на французском языке министру иностранных дел Покровскому, а также французскому послу.

К обеду я ожидал полковника Энгельгардта, поэтому пошел к себе домой. Энгельгардт, разумеется, не пришел, так как он вместе с другими видными членами Думы изо всех сил пытался взять под контроль этот стремительный поток анархии. Полковника назначили комендантом Петрограда.

1-го числа Родзянко телеграфировал царю: «Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспортная сеть, снабжение товарами и топливом в полном расстройстве. Нарастает всеобщее недовольство. Беспорядки перекинулись на улицы. Некоторые подразделения солдат стреляют друг в друга. Очень важно доверить человеку, который имеет влияние в стране, формирование нового правительства. Это следует сделать немедленно. Любое промедление смерти подобно. Я молю Бога, чтобы в такой момент ответственной за все не стала венценосная особа!»

В этот же день председатель Думы отправил копии этого послания всем командующим фронтами и попросил их поддержать его призыв к императору.

Сразу же поступили ответы от генералов Рузского и Брусилова. Рузский в своей телеграмме написал просто: «Получил вашу телеграмму. Я выполнил вашу просьбу». Ответ Брусилова был более осторожен: «Получил вашу телеграмму. Я выполнил свой долг перед страной и императором».

Утром 12-го числа Родзянко направил императору второе послание: «Положение ухудшается. Необходимо срочно принять меры, так как завтра будет слишком поздно. Настал последний час, когда решается судьба страны и династии».

Император не ответил. Позже было установлено, что в этот момент он обдумывал вопрос о назначении комиссии, уполномоченной назначить новое правительство, при этом оставляя за собой право назначения министра иностранных дел, военного министра и министра Военно-морского флота.

Утром в понедельник 12-го числа председатель Совета министров князь Голицын опубликовал указ, которым начиная с 11 марта приостанавливалась деятельность Императорского совета и Думы «в связи с особыми обстоятельствами до даты не позднее середины апреля». Этот указ император подписал у себя в Ставке 10 марта.

На утреннем заседании 12-го числа Дума приняла решение не выполнять распоряжение императора и продолжить сессию. Однако ее члены чувствовали себя крайне нервно, так как события продолжали развиваться стремительно и контролировать их уже не было возможности.

В час дня делегация восставших посетила Таврический дворец, чтобы выяснить позицию Думы. Их встретил Родзянко, объявил, что главной задачей момента является смена старого режима на новое правительство. По его словам, Дума должна была принять самое активное участие в решении этой задачи, но для ее успешного выполнения прежде всего требовались порядок и спокойствие.

Через час крупные отряды мятежников побывали в Таврическом дворце, где их встретили пространными речами члены социалистических партий министры Керенский, Чхеидзе и Скобелев.

Примерно в 14.30 был сформирован Временный комитет по поддержанию порядка, в котором были представлены все партии, за исключением крайних правых. Комитет возглавил Родзянко, и в его состав вошли двое представителей консерваторов, трое умеренных, пятеро кадетов и прогрессистов, а также двое социалистов – Керенский и Чхеидзе.

После обеда я отправился к командующему войсками округа генералу Хабалову. По дороге мне встретилась сохранившая верность присяге часть Преображенского и Кексгольмского полков. Сохраняя порядок, под командой офицеров солдаты проследовали в Зимний дворец.

Генерала Хабалова я нашел в префектуре, здании, ставшем печально знаменитым при правлении большевиков, так как там разместилась Чрезвычайная комиссия. Снаружи здания, спешившись у своих лошадей, стояла группа казаков. Я поднялся по лестнице на второй этаж. Где-то в глубине длинной череды помещений молчаливые и подавленные сидели несколько офицеров гвардии. Подходили с докладами и снова выходили молодые казачьи офицеры.

Из комнаты, где я ждал, через открывающиеся двери были видны офицеры и гражданские, которые, прохаживаясь взад-вперед, вели между собой какой-то важный разговор. Говорили, что среди них находился и великий князь Кирилл, но я не видел его.

Мимо меня прошел генерал Беляев, который с обычной вежливой улыбкой пожал мне руку. Больше я его никогда не видел.

С очень смелым заявлением выступил генерал-квартирмейстер генерал Занкевич. Он говорил: «Здесь только запасные подразделения. Это они взбунтовались, а не регулярные войска. Скоро солдаты регулярных войск подавят мятеж».

Наконец подошел генерал Хабалов, и я заявил ему, что меня прислал посол, чтобы прояснить ситуацию. По словам генерала, положение было «очень серьезным», так как взбунтовалась часть запасного батальона Преображенского полка, запасные батальоны Волынского, Павловского и Литовского полков в полном составе, гвардейский саперный батальон, и мятеж ширится. Он полагает, что можно доверять казакам. Хабалов сообщил, что телеграммой обратился на фронт с просьбой прислать войска.