А: Безусловно.

16 марта 2005 года Березовский поздравил меня в “Коммерсанте” с 50-летием. Он написал: “Дорогой Петя. Поздравляю тебя с днем рождения. Ты любил и любишь. Ты не убивал. Ты ошибался и заблуждался не больше других и уж точно меньше, чем большинство богатых. И только Бог тебе судья. Но самое главное – ты перешагнул пятый десяток. Это удалось немногим, кто пошел за Горбачевым и Ельциным и вместе с ними делал русскую революцию. Долгих лет тебе и счастья. Сердечно, Борис Березовский”.

Сердечного в наших отношениях становилось все меньше. Как и многие вынужденные эмигранты, он был обижен на тех, кто сумел остаться. Считал, что косвенно и они виноваты в том, что его жизнь в России не задалась. Обвинял меня в конформизме и хороших отношениях с Кремлем. А через две недели после моего дня рождения подал на Фридмана в Лондонский суд иск с обвинением в клевете.

Эта история началась еще в 1999-м. Хозяева “Коммерсанта”, его создатели во главе с Владимиром Яковлевым решили газету продать. Березовский собрался купить. “Коммерсантъ” был в это время, без сомнения, самой влиятельной газетой страны, и мы в “Альфе” считали, что ее контроль со стороны одного крупного бизнесмена, тем более Березовского, вряд ли улучшит бизнес-атмосферу. Скорее появится еще одна дубинка, которая будет использоваться в узких политических и экономических интересах одного человека. Опыт ОРТ и НТВ был нам хорошо известен.

Мы сделали свое предложение Леониду Милославскому, ведшему переговоры со стороны продавцов. При этом мы предполагали, что в случае успеха разобьем контрольный пакет газеты между пятью-семью бизнес-группами, что, по замыслу, должно было обеспечить действительную независимость “Коммерсанта”.

Борис позвонил Фридману и попросил в это дело не лезть, не мешать ему купить издание. Фридман отказал. Березовский начал ему угрожать, в обычной манере обещая нас “уничтожить”. Нечто похожее он сообщил и мне.

Помешать мы ему не смогли, газета досталась Борису, а об угрозах его мы в общем забыли, хорошо понимая им цену. Тем более что он получил то, что хотел.

Однако в 2004-м Михаил Фридман вспомнил об этих угрозах во время передачи “Поединок” с Владимиром Соловьевым. Противником его был тогдашний главред “Коммерсанта” Андрей Васильев.

Дело в том, что “Коммерсантъ” опубликовал заметку, где абсолютно лживо заявлялось о проблемах Альфа-банка, аналогичных проблемам Гута-банка, банкротство которого запустило тогдашний банковский кризис. Результатом публикации стал “набег” на наш банк вкладчиков и иск к “Коммерсанту” с нашей стороны. Мы отсудили в первой инстанции 10 миллионов долларов, позже Верховный суд снизил эту сумму до 1 миллиона, что, впрочем, нас вполне удовлетворило. Нас, но не Васильева, который вызвал Фридмана на “Поединок”. Вызвал и проиграл, после чего мы об этой истории забыли. Я продолжал видеться в Лондоне с Березовским.

А он неожиданно подал в суд. Ему, видимо, не хватало пиара. Было скучно. Плюс мы воспринимались им все-таки как некая часть системы, с которой он воевал и которую хотел укусить по любому подвернувшемуся поводу. Плюс уже отмеченные обиды на нас.

Суд Фридман проиграл – судья согласился с утверждением Березовского, что никому он не угрожал, Фридман клевещет. Основные свидетели – я и Борис Немцов – лгут. Не могли они продолжать дружить с человеком, который угрожал их другу и партнеру. А мы с Березовским неоднократно после этих “угроз” ужинали, Немцов даже где-то с ним отдыхал.

Мы проиграли, потому что совершенно не понимали логику британского судьи. Не понимали разницу в интерпретации слов “я вас уничтожу” нами и им. Не понимали принципиальную разницу веса сказанного слова в России и на Западе.

И, конечно, мы отнеслись к самому процессу поверхностно, легко, совершенно не предполагая, что он, как и прозвучавшие угрозы, повлияют на наши отношения с Березовским. Поэтому я крайне удивился, когда в кулуарах слушаний Борис не подал мне руки.

В первый раз – потом он повторил это во время случайной встречи в “Аспиналс”[212]. Не поздоровался ни со мной, ни с моей женой, с которой еще недавно обнимался при всякой встрече.

И еще однажды Борис отказался от приглашения Шефлера сесть за его стол – Юра отмечал день рождения, а Борис случайно оказался за соседним столиком в ресторане. Отказался, сославшись на мое там присутствие.

О суде с Фридманом Березовский издал книгу[213].

Больше мы не виделись.

* * *

Я давно заметил, что сильнее всего цепляются за жизнь те, кто в ней ничего не добился. Кто будто писал черновик, откладывая “настоящее” на потом. И боится уйти до этого “настоящего”, до того, ради чего был создан, не дожив.

Люди, много чего сделавшие, к смерти относятся как-то спокойнее. Даже если ясно, что и впереди многое могут успеть.

С этим соотносится известная теория, согласно которой человек умирает тогда, когда исполнил свое земное предназначение. Многое сделавшему (и уставшему) естественно думать об итогах, считать, что главное уже позади.

Я не видел Бориса последние несколько лет, но, думаю, мысли о выполненной функции не могли его не посещать. Он имел полное право перечислять свои достижения – будь то политика, зарабатывание денег, женщины…

Бунин говорил, что для счастья необходимы любовь, работа и путешествия. Со всем этим у Березовского был абсолютный порядок. В прошлом. А для будущего не было ни сил, ни возможностей.

Думаю, он понимал, что того будущего, которое соответствовало бы его прошлому, уже не случится. А “донашивать жизнь, как старый пиджак” (о чем однажды говорила в интервью со мной Ксения Собчак), точно не мог.

Поэтому и покончил с собой, в чем я уверен. Пусть и не согласны со мной некоторые мои собеседники.

* * *

Выигрыш у Фридмана в Лондонском суде сыграл с Березовским злую шутку. Как и выигрыш ряда иных второстепенных процессов. Он свято поверил не только в британское правосудие, но и в то, что для этого правосудия он свой, что оно всегда будет на его стороне.

Когда он проиграл свой главный процесс – с Абрамовичем, – дело было совсем не в деньгах. Точнее, не только в них. Березовскому, особенно после известных слов судьи, назвавшего его лжецом, показалось, что мир его отринул. По его мнению – абсолютно несправедливо, и смириться с этой несправедливостью было совсем невозможно. Собственно, английский суд стал за время эмиграции воплощением “его” мира, того, где он хотел быть своим, – об этом мне точно сказал Юлий Дубов. И был он оттуда изгнан. Из мира, не из России – изгнание с родины он мог пережить. Из мира – нет.

Я назвал эту главу “Изгнанник”.