В церковь Богдаш проскочил как можно быстрее и неприметнее. Поскольку печатню тряс и шерстил напропалую Земский приказ, поблизости могли слоняться переодетые соглядатаи. А знать приказным, насколько это дело важно для Башмакова, было ни к чему. Пусть в простоте своей полагают, будто еретические писания ищут!

Ведь тот, кто отдал человеку Башмакова столбцы со сказками, отобранными у подьячего Деревнина, земского ярыжки Аксентьева и торгового человека Похлебкина, а потом утром тайно их принял, о своем содействии Башмакову вряд ли орать будет. Глядишь, таким путем местечко себе в Приказе тайных дел выслужит, поближе к самому государю.

Рассчитал Богдаш так: сюда ходит весь тот народ, что трудится в печатне и проживает поблизости. И мужья, и, соответственно, жены…

А по опыту он знал, что девки еще чего-то в этой жизни побаиваются, молодые женки же, глядя на его, Богдаша, золотые кудри и широкие плечищи, последний страх теряют и сами бы следом побежали, кабы не угрюмый вид молодца. Стоит только подмигнуть…

За этим и прибыл Желвак в церковь — подмигивать.

Но для своего розыска он все же хотел выбрать женку миловидную, молодую, статную. И такая женка стояла как раз, укрепляла восковую свечку, и огонек красиво осветил ее круглое свежее лицо, полные губы, темные глаза… Да и одета была не бедно и не богато, а как раз так, как надобно. Богатая-то одна в церковь не пойдет, а непременно с ней мамок и девок пошлют, так что от нее толку мало. А с бедной в этом случае Желваку говорить было не о чем. Мастера-то печатные — народ зажиточный, жен богато водят. И всякий, кто при Печатном дворе кормится, неплохо живет.

Богдаш встал так, чтобы встретиться с пригожей женкой взором, и это ему удалось. Он чуть приоткрыл губы, искренне полагая, что должна получиться зазывная улыбка.

Женка, как ей и полагалось, опустила глаза — приметила, значит! Да тут же и вскинула ресницы — убедиться, что не ошиблась.

Богдаш глядел, как если бы перед ним чудо стряслось, приоткрыв рот и вылупив глаза.

Тогда женка засмущалась и отвернулась. И опять же — метнула через плечико взгляд! Любопытно ей, видать, сделалось — неужто такого красавца из-за нее не на шутку забирать стало?

Богдаш всем видом показал, что готов схватить красавицу в охапку — и, кабы не в церкви, так бы и сделал! И подался было к ней всем телом…

Лукавая женка имела две возможности. Первая — перейти на другое место, поближе к старухам, где она становилась неуязвима для нахала. Вторая — выскользнуть из церкви в полной уверенности, что молодец выбежит следом.

Женка поспешила к дверям. Шла она, потупив взгляд, но разгоревшись личиком, так что иная богомолка, поди, и смекнула, что тут творится. Выйдя на паперть, женка устремилась к ближайшему переулку, но устремилась без особой спешки. Спокон веку умные женки знали это искусство убегать так, чтобы кому нужно — тот догнал.

Скрипом сапог по снегу Богдаш дал ей понять, что вот он, тут, идет следом, а коли не верит, так может оглянуться и убедиться. Она не оглянулась. Знала, стало быть, кто там скрипит!

Богдаш дал ей дойти до середины переулка, и тут нагнал, и, проскочив вперед, заступил дорогу.

— Ах! — словно бы удивившись безмерно, вдохнула она морозный воздух, сверкнула белыми зубами. И чуть запрокинулась голова, обратилось вверх румяное лицо — целуй, да и только!

— Ты чья такова? — спросил Богдаш, надвигаясь на красавицу грудью, отгораживая ее собой от всякого, кто вздумает сунуться в переулок.

— А мужняя жена! — Женка хотела показать, что и у нее есть норов, что может осадить наянливого молодца одним словечком.

— А что же муж одну в церковь отпускает? — тихим и проникновенным голосом спросил Богдаш. — Не ревнивый, что ли, попался?

— Да не станешь же всякий раз его с собой тащить! Он службу исполняет, — отвечала красавица. — А я и сама за себя постоять сумею!

— Ты всегда сюда ходишь?

— А тебе на что?

Как будто она не знала, для чего молодцы такие вопросы задают!

Богдаш взял ее за плечи и приблизил губы к губам…

— Ахти мне… — прошептала она. — Увидят же!

Но он и не торопился целовать. По своему и чужому опыту Богдаш знал, что за поцелуй, пожалуй, и оплеуху схлопотать можно, а такое ожидание поцелуя — ненаказуемо! Главное — стоять столбом, а добыча пусть ждет да разгорается.

Тем более что нужны ему были поцелуи примерно так же, как чирей на гузне.

— Да пусти же…

— Как звать-то тебя?

— А тебе на что?

— А на именины приду.

— Муж-то такого гостя в тычки выставит!

— А мы и без него именины справим…

— Да Господь с тобой! Я, молодец, не такая!

— Тебя во всем мире краше нет!

Такие немудреные, да страстные речи, торопливые и оттого вдвойне соблазнительные, Богдаш умел вести превосходно, Да и женка отвечала, как по писаному. И хотя оттолкнула, да легонько. Хотя закричать грозилась, но не закричала же!

— Приходи завтра к ранней обедне, — велел Богдаш, опять же по опыту зная, что выпрашивать у красавицы свидания — семь потов сойдет, а не уговоришь, но коли прикажешь таким вот голосом, в котором скрытое пламя и рокочущая ласка, — на край света в нужный час прибежит!

— А и не приду…

— Муж, что ли, вдруг сторожить примется? У муженька твоего сейчас на Печатном дворе других забот по горло.

— А ты почем знаешь?

— Я про тебя многое знаю… — загадочно и грозно произнес Желвак.

Пусть думает, будто он ее давно высмотрел, а ждал лишь того часа, когда в печатне начнутся неприятности и все, там служащие, махнут рукой на домашние дела.

— Ох, не промахнись, молодец…

— Я куда целю — не промахнусь.

Больше в ту встречу Богдаш затевать не стал. Чем время тратить, женку уговаривать, — нужно дать ей вечером, по дому хлопоча, все словечки этой беседы в переулке не раз вспомнить, нужно дать ей ночью от жаркой бессонницы помаяться… К ранней обедне ее душенька как раз и созреет.

На Аргамачьи конюшни Богдаш явился такой мрачный, как если бы не с красивой женкой о встрече условился, а от дьяка здоровый нагоняй получил. Некоторое время спустя прибыл Тимофей.

— А я тебя видал, — сказал Озорной. — Ничего женка! При нужде не страшно будет и оскоромиться.

Тимофей очень четко различал грех, который совершаешь добровольно, от греха, который вынужден совершить, находясь на государевой службе. И погубление своей души ради государственного блага считал, похоже, какой-то особой доблестью.

— У тебя что? — спросил Богдаш.

— Совсем они там с ума сбрели! Мужик мочалу привез, сорок связок, цена той мочале — шесть денег связка, велик промысел! Так и того мужика трясти принялись — давно ли сговорился мочалу доставить да точно ли мочалу привез! Боятся, не подошлют ли кого за грамотой, а подослать могут кого угодно, хоть бы и самого бестолкового мужика!