однако прежде, чем круглое лицо управляющего скрылось из виду, Эйдон всё же успел заметить, как на нём проявилось выражение неподдельного облегчения, странным образом смешанное с бессилием и страхом. Он был рад возможности заговорить.

— То наказание, о котором вы изволили упомянуть на площади, Ваше сиятельство… — Бравил не стал ходить вокруг да около и сразу перешёл к делу. — Верно ли я понимаю, что тогда вы описали судьбу, ожидающую зачинщика этого… восстания? Провести жизнь, медленно сходя с ума в своей камере, лишившись зрения, слуха и… и всего остального? Неужели у наших правителей, столь же добродетельных, как и милосердных, не найдётся хотя бы капли сочувствия для моего сына?

Эйдон отвернулся, крепко стиснув в зубах трубку, чтобы спрятать кривящиеся против воли губы. Он с самого начала предвидел этот разговор, но так и не сумел придумать, что сказать отцу, которому предстоит навсегда расстаться с сыном.

Бравил между тем продолжал:

— Клянусь, Ваше сиятельство, все его действия стали результатом помешательства; будучи в здравом уме, мой сын никогда не пошёл бы на подобное — это просто немыслимо! После всего, что сделала для нас семья Винце, он бы скорее умер, чем стал бы перечить вельменно. Поверьте, не будь я уверен, я бы никогда не осмелился…

Эйдон не прислушивался, поскольку отлично знал, что пытается сказать ему бывший управляющий. Как ни странно, капитан был с ним полностью согласен: то, что в этом деле не обошлось без раха, было настолько же очевидным, как и то, что день сменяется ночью, и если бы не проклятый мятеж, парень и вовсе отделался бы сравнительно мягким наказанием. Однако как поступить с юным бунтовщиком теперь, было решительно непонятно.

— Не знаю, — наконец честно признался Эйдон, выпуская к небу тонкую струйку сизого дыма. — Её светлость дала понять, что твой сын мог действовать не по собственной воле, однако когда именно он попал под влияние чудовища, ещё предстоит выяснить. Впрочем, на твоём месте я бы не питал особых надежд на этот счёт.

Бравил резко подался вперёд, протянул руки, словно хотел ухватить Эйдона за рукав:

— В таком случае, Ваше сиятельство, — с болью выдохнул он. — Я не прошу вас выступать в его защиту, но если однажды перед вами встанет выбор, заговорить или промолчать, — молю, пусть вельменно узнают то, на что указала вам Её светлость. Они прислушаются к её словам, вот увидите… Но если этого окажется недостаточно, и моему сыну всё же предстоит умереть, то, прошу вас, сделайте так, чтобы хотя бы смерть его была быстрой и лёгкой.

Эйдону было непросто выдержать взгляд безутешного отца. Обещать что-либо в таком деле было невозможно — знать бы ещё, какой приём ждёт его самого, — однако голова, словно безо всякого участия воли, уже качнулась в утвердительном кивке.

— Благодарю вас, — голос управляющего был почти неразличим в шелесте тёплого вечернего ветерка.

Он помолчал, безучастно разглядывая что-то у себя под ногами, но затем, по-прежнему не поднимая глаза, сбивчиво заговорил вновь:

— Ваш человек позволил мне поговорить с сыном. Недолго, меньше четверти часа, и только в своём присутствии, но и то хорошо… Мне известно, что произошло на кухне прежде, чем Её светлость изгнала ту… ту мерзость, что присосалась к Аоле. Хвала всем Великим силам, что госпожа успела вовремя! Но позвольте спросить: быть может, Её светлость поделилась с вами… может, сказала… как долго?

Эйдон скрипнул зубами. Ответил он не сразу.

— Только то, что теперь твоей дочери суждено прожить меньше, чем было отмерено. Мне очень жаль.

Взгляд бывшего управляющего потух, руки плетьми повисли вдоль тела, спина сгорбилась, словно ему на плечи легла вся тяжесть мира. С тяжёлым вздохом, наполненным непередаваемой тоской, Бравил медленно развернулся на ватных ногах, а затем, так и не произнеся больше ни слова, покачиваясь прошёл через ворота и не разбирая дороги побрёл вверх по пустынной улице.

Останавливать его Эйдон не стал. Однако, глядя в спину безутешного отца, капитан твёрдо пообещал себе не скупиться и при первой же возможности отправить в Формо мэтра Миримана — лекаря, чьим заботам он уже много лет вверял свою собственную семью. Пусть мёртвым уже ничем не помочь, но, быть может, хотя бы у ребёнка ещё оставалась надежда.

Нильсем выждал, пока управляющий отойдёт на достаточное расстояние, после чего, скрестив руки на груди, привалился к частоколу.

— Уверен, капитан? — задумчиво спросил он.

— Уверен — в чём?

— В том, что вам с Анором следует тащить парня с собой? Я понимаю, что за восстание могут судить только вельменно, но сейчас не то время — никто не станет проводить расследование. В столице этого торгаша не ждёт ничего, кроме мучительной смерти. Так какой смысл растягивать агонию?

Эйдон отлично понимал, к чему клонит Нильсем. Самым простым способом разрубить сложившийся клубок стала бы немедленная казнь Бравила-младшего: без суда, либо ссылаясь на приказ Её светлости — что, в каком-то смысле, означало одно и то же.

«Интересно, это вельменно заранее предвидела будущие сложности или рах попросту желал избавиться от неудобного свидетеля?»

Однако как раз в этот момент до слуха Эйдона донеслись мягкие семенящие шаги, а потому прийти к какому-либо заключению он так и не успел — из Формо выпорхнула стройная девушка в тёмно-синем платье с белоснежным фартуком, украшенным тонкой вышивкой. Служанка резко затормозила, развернулась к гвардейцам и замерла, сложив руки на животе и чуть-чуть склонив голову к плечу. На фоне сизого вечернего неба её голубые глаза приобрели ещё более насыщенный оттенок, чем прежде.

Следом, едва поспевая за своей энергичной сестрой, из ворот показалась её точная копия: такое же платье и фартук, те же миловидные черты и волосы цвета тёплого меда, собранные в высокий пучок и подвязанные лентой; тот же внимательный взгляд — если бы не глаза, напоминающие оставленные на солнце кусочки янтаря, и не смертельная бледность, заливающая лицо, то для того, чтобы различить сестёр между собой, пришлось бы основательно потрудиться.

Девушки приветствовали гвардейцев реверансами — и, возможно впервые в жизни, в слаженность их движений закрался изъян. Голубоглазая Инара грациозно взялась за края платья, отвела ногу и изящно присела, почтительно склонив голову. Кареглазой Энаре, напротив, не хватало твердости и уверенности, отчего могло показаться, что каждое движение вызывало у неё тяжёлый приступ головокружения. В какой-то момент Инара даже подставила сестре локоть — что, к счастью, казалось пока излишним.

«Ещё не оправилась», — отметил очевидное Эйдон, немедленно пряча трубку. Его первым порывом было подняться и усадить девушку на своё место — но поступить так