с царем и послами, барон Бломберг, автор вышедшего в 1701 г. «Описания Лифляндии», где в форме писем дается очерк истории Лифляндии и Курляндии, а также описание политического устройства, общественного строя и хозяйственного быта этих земель[733]. Рассказ о посольстве записан был под свежим впечатлением не позже 1698 г. В письме XV читаем: «Здесь я сделаю небольшое отступление, чтобы сказать вам о новом явлении, показавшемся с севера. Это — Великое московское посольство, в котором находится инкогнито сам царь. Глава посольства — г. Лефорт, женевец, имевший удачу составить себе положение в Московии. Он так прочно утвердился на той высоте, которой он достиг, что его государь всецело предоставил ему руководство всеми делами, даже руководство собственным поведением, и теперь этот фаворит ведет его как бы в триумфе по большей части дворов Европы. Надо полагать, что этот человек дал много доказательств своей верности, твердости, храбрости и опытности, чтобы возвыситься на такую вершину величия, какой он достиг у народа столь варварского, столь недоверчивого и столь вероломного, как московиты. Я нашел, что фаворит — человек очень разумный, приветливый и привлекательный; разговор с ним очень приятен: это настоящий швейцарец по честности и храбрости и особенно по умению выпить. Однако никогда не дает вину одолеть себя и всегда сохраняет обладание рассудком. Он так мало заботится о своих собственных выгодах, что, как он мне сам говорил, он не владеет ничем в собственность, и все, что у него есть, принадлежит царю, которому он часто заявляет, что его кошелек и жизнь всегда в распоряжении царя. Он старается сообщить своему государю благородные чувства и внушить ему смелые, обширные и великие планы. Главная цель их путешествия — пригласить христианских государей продолжать войну против турок в надежде не менее как на завоевание Константинополя. По совету г. Лефорта царь осаждал крепость Азов, которую он счастливо взял; там он находился вблизи неприятелей и подвергался огню из пушек.

Это очень блестящее посольство. Оно состоит из трех послов, среди которых г. Лефорт — первый. У них в свите до 400 человек. Они очень жалуются на дурной прием, который шведы оказали им в Риге, и грозят отомстить за него при первом случае. Вот комплимент, который они сделали герцогу Курляндскому в Митаве, сказав, что в начале путешествия они сравнивали себя с евангельским левитом, с которым очень плохо обошлись, но что прием, сделанный им герцогом, всех их утешил, потому что герцог, как самарянин, излил вино и елей на их раны[734]. Ибо по приказанию герцога все посольство было принято со всевозможною обходительностию и великолепием: их всех, от мала до велика, содержали, платя за помещение, за стол, в особенности за вино и водку, не только во время пребывания их при дворе, но также все время, пока они проездом в Пруссию находились на земле герцога, и их снабжали в путешествии каретами, экипажами и конвоем. Везде для них держали открытый стол и развлекали их музыкой и игрой на трубах. Повсюду это были пиры, на которых чрезмерно пили, как будто бы его царское величество был вторым Бахусом. Я никогда не видал таких питухов; невозможно представить себе, как чрезмерно они пьют, и они этим хвалятся, как выдающимся качеством. Несомненно, эти излишества воспрепятствуют успехам замыслов, ради которых предпринято путешествие. Хотя посольство составлено из избранных людей, однако во многом обнаруживаются их грубые манеры. Среди них есть немецкие и французские офицеры, которые говорят, что почти невозможно преобразовать этот грубый, несговорчивый и глупый народ. Царь очень желает сообщить им лоск: вот почему он путешествует, взяв с собою большую свиту из молодых людей из высшей знати, и вообще он посылает многих молодых людей путешествовать. Он берет немецких офицеров, которых он назначает на места командиров; но повелительное обращение этих офицеров с московитами, которых приходится обучать при помощи палочных ударов, дает мне повод думать, что если у них будет война с какой-либо нацией, которая носит платье, похожее на немецкое, то они примут этих неприятелей за офицеров, бивших их раньше палками, и присутствие этих суровых командиров может внушить им страх. Царь опасается чего-нибудь в этом роде: вот почему он решил приучать московитов к немецкому платью и уже приказал им брить бороды. Он нам рассказал забавную историю, как по смерти последнего патриарха Московского он хотел назначить на его место человека ученого, который путешествовал и говорил по-латыни, по-итальянски, по-французски. Но русские настойчиво просили его отнюдь не ставить над ними такого человека по следующим трем причинам: 1) потому что он говорит на иностранных языках, 2) потому что борода у него недостаточно длинна для патриарха, 3) потому что его кучер садился на козлах кареты, а не верхом на лошади, как принято обычаем. После того как г. Лефорт в сопровождении посольства получил публичную аудиенцию у герцога, он сказал герцогу в частной аудиенции, что покажет ему редкость, какой никогда не видали в Курляндии. Когда у него спросили, что это такое, он ответил, что в его свите находится сам великий царь Московский. Вечером он повел его тайно к герцогу и к герцогине, которые его приняли с королевским великолепием, и он со своей стороны горячо выразил им чувство дружбы»[735].

В этом рассказе некоторые впечатления, полученные автором от знакомства с московским посольством, переданы верно, но есть подробности, вызывающие сомнение. Что Лефорт произвел на автора благоприятное впечатление, это понятно: он вообще внушал симпатии к себе лицам, имевшим случай с ним знакомиться. Но несомненно, преувеличением страдает заявление автора, что Лефорту предоставлено ведение всех государственных дел. В передаваемых словах Лефорта, что у него нет никакой собственности, тоже надо видеть преувеличение хотя бы потому, что как раз после второго Азовского похода он получил вотчину — село Богоявленское с деревнями в Епифанском уезде. Эти слова не надо понимать буквально. В них, как и в его заявлении о том, что все его имущество и самая жизнь принадлежат царю, следует видеть только выражение его верности и преданности Петру. Лефорт не прочь был иногда прихвастнуть и, может быть, действительно говорил автору описания о своей инициативе в Азовской войне, предоставляя Петру славу завоевателя Азова, славу, которая если еще и не придавала путешествию царя характера триумфа, то все же внушала к нему интерес и уважение в Европе. Вполне можно верить рассказу о том удовольствии, которое испытали царь и посольство от радушного приема их в Курляндии, столь противоположного приему, оказанному им шведами. Может