Все граждане имели право на личную собственность. Она могла иметь самые разные формы, и были предприняты все усилия к тому, чтобы обеспечить гарантию того, чтобы из зерна личной собственности не произросло капиталистическое предприятие. По Конституции 1936 года советские граждане имели право владеть сельскохозяйственным инвентарем для обработки своих участков земли; им было разрешено иметь в собственности свое жилище, если они имели разрешение местного Совета и если оно не превышало 60 кв. метров площади; в большинстве случаев были разрешены и вездесущие дачи; также можно было владеть сберегательными счетами и ценными бумагами, хотя они были малодоступны, а послевоенная девальвация валюты в 1947 году сократила их стоимость до самого низкого уровня139. Имущество можно было получить и по наследству, но власти, стремясь застраховаться, были настроены ограничивать развитие культуры обладания богатством. Первые послереволюционные постановления предусматривали, что семья мужчины рабочего имела право наследовать инструменты, дом и имущество стоимостью до 10 000 рублей, но начиная с 1922 года эти домовладения подвергались жесткому налогу на наследство, который достигал 90 % от стоимости тех (предположительно) немногих наследуемых поместий, которые оценивались в сумму свыше полумиллиона рублей. В течение 1930-х и1940-х годов законы о наследовании ослаблялись, и в 1945 году имущество могли наследовать и другие лица, помимо непосредственных членов семей усопшего. Ценные бумаги и депозиты в наличных налогом на наследство не облагались140. Но ничто из перечисленного не делало советских граждан состоятельными; каждую секунду сохранялась угроза экспроприации личного имущества. Законы, как правило, предусматривали полную конфискацию имущества в качестве наказания за серьезные правонарушения и за все основные политические преступления или дезертирство из армии. Но вопреки всему, личная и частная собственность сумела выжить в пределах тех ограничений, которые наложило государство. За пределами господствующего социалистического сектора процветала свободная продажа товаров, так как она не представляла серьезной угрозы политической системе.

Существует еще один миф о том, какое место занимала собственность в национал-социалистической системе. Общепризнанно, что сохранение частной собственности отличает германскую систему от любой другой формы социалистической экономики. Хотя, несомненно, соответствует истине то, что формы частной собственности сохранились в Третьем рейхе, государственная собственность стремительно распространялась во все сферы германской экономики, тогда как принцип свободного распоряжения собственностью был ограничен концепцией доверительного управления. Уже в 1933 году государство сделало существенные заявки на производящую экономику, между 1933 и 1939 годами доля государства в ней с каждым годом увеличивалась. В 1929 году государственные расходы составили 27 % от национального продукта; к 1938 году эта цифра выросла до 36 %. За десять лет с 1933 года активы бизнеса, находившегося в руках государства, удвоились и составили более 4 млрд марок, а число государственных предприятий выросло до 531, многие из которые входили в сектор вооружений141. Огромный завод «Фольксваген» принадлежал государству, так же как и комплекс Рейхсверке. В 1937 году, выступая перед партийным съездом, Гитлер заявил, что частное предпринимательство будет терпимо только в той мере, в какой оно отвечает целям режима; в противном случае государство вмешается142. Национал-социалистическая экономика не в большей мере была устроена так, чтобы ею руководили во благо капитализма, чем ее советский аналог.

Ограничения свободы распоряжаться основным капиталом были также навязаны по националистическим и политическим мотивам. По положениям Закона рейха о порядке наследования сельскохозяйственных земель без права отчуждения 1934 года фермеры больше не могли свободно распоряжаться своими поместьями, а неумелые или политически неблагонадежные фермеры могли лишиться всей своей собственности. Закон о дивидендах 1934 года ограничивал размеры прибылей и дивидендов до не более 6 % и обязывал предпринимателей реинвестировать любые излишки или выплачивать их государству. Свободный перевод капитала за рубеж был запрещен, а его использование внутри Германии контролировалось Управлением по кредитам, созданным в декабре 1934 года, таким образом, чтобы капитал можно было направить на решение особых государственных задач, а не в наиболее прибыльное предприятие. Так же как и в Советском Союзе, политическая оппозиция навлекала на себя экспроприацию имущества. Имущество оказавшихся в заключении коммунистов могло быть конфисковано. Фриц Тиссен не нарушал закона, когда сбежал в Швейцарию, но режим посчитал его побег актом экономического саботажа и сначала наложил арест на его имущество, а затем национализировал все его промышленное достояние143. Самым широкие и насильственные экспроприации были направлены против германских евреев, чьи активы были либо конфискованы, либо выкуплены по значительно пониженным ценам, либо взяты в качестве залога для воспрепятствования эмиграции евреев144. Расширение государства за пределы границ Германии увеличило возможности грабежа и экспроприаций товаров, богатства и рабочей силы. Частная собственность никогда не была препятствием для хищничества национал-социалистического государства. Собственное восприятие экономики Гитлером базировалось на идее, что благополучие одной нации могло быть обеспечено только путем захвата имущества другого. Хотя собственность большинства немцев не подвергалась прямой угрозе со стороны государства, принцип права собственности и неприкосновенность частной собственности постоянно нарушались разными путями на основе расовых или национальных приоритетов режима. Идея доверительного управления давала государству неограниченные возможности подменять национальные приоритеты, когда это казалось ему выгодным.

Усилия по восстановлению советской и германской экономик и установлению контроля над ними в пределах нескольких лет были ключом к одному из основных проектов двух диктатур. Обещанное коммунистическое общество не могло быть построено без экономических преобразований и не могло быть должным образом защищено без мощной военной отрасли. Возрождение германской нации и имперской экспансии было бы немыслимо без мобилизации важнейшей части национальных усилий в сфере экономики. И все же решение настоять на приоритете политики привело каждый из режимов к попытке мобилизовать и направлять развитие экономических систем, необъятных по размеру, разнообразию и сложности.

Единственным способом достижения этой цели было приостановление рыночных отношений и значительное усиление принудительной власти государства. Узкий производственный взгляд на экономику, которого придерживались как Сталин, так и Гитлер, предполагал простые решения. Реальный процесс преобразований был в действительности сопряжен с невероятными трудностями. Он спровоцировал широкие дискуссии и негодование, унаследованные недостатки развития и, в случае с Советским Союзом, историю чрезвычайного насилия против тех самых мужчин и женщин, которые боролись ежедневно за то, чтобы претворять благие намерения «плана» в производственную реальность.

В 1947 году германский экономист А. Мюллер-Армак, который был одним из тех, кто в 1930-х годах приветствовал идею, что планирование приведет к сглаживанию ужасных последствий капиталистического бизнес-цикла, в своей книге «Управляемая экономика или рыночная экономика» отрекся от своих прежних взглядов. Он утверждал, что опыт 1930-х годов в Европе показал, что эксперименты в национальном экономическом менеджменте, которые обходились без механизмов свободного ценообразования, как это происходило в германской и советской моделях, неизбежно порождали и усиливали «властные механизмы авторитарного государства», чья цель состояла в том, чтобы «максимально мобилизовать экономические ресурсы» на достижение политических целей. Логическим результатом стало подавление потребительского спроса в угоду государственным интересам; потребитель стал «незначительной фигурой»145. В 1943 году молодой советский экономист Н. Сазонов подал для защиты докторскую диссертацию под названием «Введение в теорию экономической политики», в которой он так же утверждал, что отсутствие свободных цен и независимых рынков труда и товаров постоянно ущемляет интересы советского потребителя. Центральный Комитет обвинил диссертацию в призыве к восстановлению капитализма, и автор был вынужден публично отказаться от нее146.