– В Америку?

– Почти, – в Мексику.

– В Мексику!

Конечно! Куда еще американскому писателю отправиться в добровольную ссылку! Лучшего убежища для философа-desperado и не найти – вдали от мира, к тому же на доллар в день можно жить по-царски. Кэт почувствовала – глаза наполняются слезами, губы перекосились – как глупо! Отчаянно закусив нижнюю губу, она продолжала упорно изучать пуговицу на его рубашке, все вертела ее непослушными пальцами. Бойд пристально глядел на нее и вдруг хрипло рассмеялся. Этого Кэт вынести не могла!

– Нет, – взмолилась она, но он только крепче прижал ее к себе, как маленькую девочку, и все смеялся, – пожалуйста, не уезжай!

– Кэт… Кэт, – он обхватил руками ее лицо, повернул к себе, ладонью стер бежавшие по щекам слезы, – поедем со мной!

* * *

На следующий день, в метро, возвращаясь с работы, она все думала – как весь день до этого и всю предыдущую ночь – о предложении Бойда. Уехать – отдать ему себя полностью, без остатка, жить – одни в целом мире – с ним, с этим шквалом, с этой бурей страстей. Поцеловав его вчера на прощанье, она вдруг ощутила, как по-новому жадно обнимал он ее, как истово целовал.

Машинально, двигаясь как автомат, она купила на станции последний номер журнала Астрид, взяла билет, втиснулась в битком набитый поезд – а в голове все крутилась эта пугающая мысль.

В вагоне она невидящими глазами смотрела в журнал, раскрытый на статье о почетных гостях, приглашенных в Вестминстер на церемонию коронации, – меньше трех месяцев осталось. Перед этим, стоя в ожидании поезда, на который ей нужно было пересесть, на платформе на Набережной, она принималась за эту статью уже пять раз. Но мозг отказывался воспринимать даже самые простые слова, и, дожидаясь, пока поезд тронется, Кэт уткнулась в колонку светских сплетен, благо слова там куда уж проще.

Подписано было «Болтун», заголовок броский: «Конюшня для писателя». И ниже:

«Завсегдатаи бульвара в Саут-Кенсингтоне уже привыкли видеть некоего очень высокорослого американского писателя, прогуливающего собачку по здешним булыжным мостовым в любое время дня и ночи – предположительно, в поисках вдохновения.

Этот писатель, чьи литературные опыты до сих пор пользовались известностью лишь на континенте, в конце прошедшего года был удостоен высшего почетного знака. И это не единственная его удача – немолодого американца в прогулках частенько сопровождает юная сотрудница его издателя в любое время дня и ночи…»

Едва уразумев смысл прочитанного – поезд как раз рывком тронулся, Кэт почувствовала, как кто-то коснулся ее колена.

– Попалась!

Она подняла глаза, и взору ее предстала слегка состаренная, но куда более жизнерадостная версия ее собственной внешности.

– Динни!

Тетушка приветливо улыбалась, а в руках тот же номер журнала. Господи! Читала она эту заметку?

– У тебя такой встревоженный вид, дорогая, – ты, верно, прочла, какой длины юбки будут носить этой весной.

– Да! – тут же совладав с лицом, подхватила Кэт (нет! не читала!). – У них в отделе мод – моя приятельница. Она говорит – не дальше колена.

– Снова длиннее – или еще короче?

Кэт воздела палец вверх, к кожаным петлям над головой.

– С ума сойти! – усмехнулась Динни. – Что ж, когда эта напасть грянула в первый раз, я была слишком молода для такого бесстыдства – к следующему витку, слава Богу, я буду слишком стара. Интересно, не заставят ли они нас опять надеть фижмы, со всеми этими разговорами о возрождении елизаветинских традиций. Ну, теперь, дорогая, расскажи, как ты, – мы тебя уже целую вечность не видели.

Что верно, то верно. И мама выговаривала ей только сегодня утром. С Нового года ее почти нигде не видели – кроме Саут-Кенсингтона. И в журнале – об этом.

– О, я была неимоверно занята – на работе.

– А после работы? – Голубые глаза Динни смотрели ласково, но твердо. – Первая любовь тоже может быть неимоверно тяжелой работой.

И «Болтун» не понадобился, подумала Кэт. Динни, уж конечно, держит связь с семейным оракулом.

– Вижу, «липпингхолльское пророчество» уже и до вас дошло.

Динни кивнула.

– У тетушки Эм сверхъестественное чутье на такие вещи. Помню, она сразу разгадала, когда я…

– Встретили дядю Юстэйса? – с надеждой спросила Кэт. Динни замужем – и счастливо – уже двадцать лет, и тоже за человеком намного старше ее. Может, это знамение?

– Нет, – с грустинкой отозвалась Динни, – когда я встретила свою первую любовь.

– О. Понимаю.

Эта страница жизни Динни явно не удалась, иначе на месте дяди Юстэйса был бы другой. Кэт сразу потеряла интерес – слушать об этом не хотелось. Она взглянула в окно – приближался Вестминстер.

– Моя остановка. – Наклонившись, Кэт поцеловала Динни в щеку. – Привет дяде Юстэйсу, – с какой-то неожиданной теплотой добавила она.

– Передам. Заходи как-нибудь, ладно?

Кивнув, Кэт встала. Поезд остановился, но двери почему-то не открывались. Кэт вздохнула – так не терпелось выскочить наружу! Динни – Кэт прекрасно знала – смотрит на нее и, уж конечно, услышала вздох.

– Не печалься, дорогая. Все это можно пережить. И твоя мать, и я – пережили.

Не успел до нее дойти смысл последней тетушкиной фразы, как двери вагона плавно открылись, и толпа пассажиров вынесла ее наружу.

* * *

На Саут-сквер собирались гости – день и час первого в этом году коктейль-парти Монтов настал. Вскоре сам воздух, казалось, искрился, переливался и вибрировал – во всем блеске «кипучей бездеятельности», по выражению Майкла. Событие приурочили к дню выхода весеннего номера «Нового Вавилона», с тем чтобы рассказ прочитать присутствующие успели – буде у них такое желание возникнет – а разгромные отзывы, шквал которых не замедлит последовать, – еще нет.

Весь первый этаж бурлил. Гостиная и столовая распахнули двери, составив вместе с холлом Н-образное пространство, вместившее цвет интеллектуальной элиты, – каждый болтал, умствовал, улыбался. Флер удалось залучить и американского атташе, и Нейзингов – оказалось, последние частенько бывают у первого, ссылаться на Фрэнсиса Уилмота и не пришлось. Эмебел Нейзинг, приближаясь к шестидесятилетнему рубежу, все еще предпочитала платья с открытой спиной, а атташе, похоже, предпочитал стареющих дам. Уолтер оповестил хозяйку, что привел с собой «великого романиста» Гэрдона Минхо, такого древнего, что уже лет двадцать не публикуется, но ему сулят Нобелевскую премию – если только дотянет до номинации. Будущий лауреат появился в холле, двигаясь так медленно, такими мелкими шажками – вот моторизованная старая перечница! – что Майкл заключил сам с собой пари – дотянет ли он до конца вечера. С первой же фразы стало ясно, что если он еще не впал в детство, то, во всяком случае, близок к тому. Казалось, он взбудоражен уже самим фактом своего появления здесь.