за город. Он доставит капусту в часть, а «инцвишен», на обратном пути, повеселится с нами в пивной на опушке. И потом отвезет нас обратно.

— Колоссаль, — сказала я.

В «капустном шевроле», как называли полуторку Ганса, собралась небольшая компания. В одной из женщин я узнала продавщицу из продмага. Другая, как сказал мне Макс, была «честная девушка, дочка своей мамы». Главным в этом обществе был «выздоравливающий» Норман, тромбонист из оркестра, наци и родственник полкового казначея.

Был солнечный день, чудесная погода для «аусфлюга». Пивную на опушке леса содержал «обрусевший было», как он сам говорил, немец Зепп, Мужчины, приехавшие без женщин, уселись пить пиво. Парочки разбрелись по лесу. Мы с Максом забрались в такую чащобу, что уже не слышно было, как аукались на немецкий лад: «Ю-гу!» — наши спутники. У нас еще было несколько минут до сеанса, но мы так волновались, что не перемолвились и словом.

Макс развернул свою «кухню». Когда я подумала о том, что́ именно он передаёт, мне стало нехорошо.

«Та-та-та-та!» Боже мой! Сколько мучений и риска уложились в несколько «та-та-та» морзянки.

Макс расположился как у себя дома. Лежит пузом на шинели, все свои причиндалы раскинул вокруг. Когда он работает, для него ничего не существует. Когда-нибудь его сцапают в состоянии такого транса. Сейчас он, конечно, может быть спокоен: я кружусь вокруг него. «Та-та-та...» Если что-нибудь... я прикрою его огнём, и он уйдет с рацией. «И десять гранат не пустяк» — кажется, так мы пели когда-то. Десяти у меня нет, есть одна. Лимонка. «Гранаты побросала?» — спросил меня кто-то голосом Захара Ивановича. Нет, Захар Иванович. В тот раз я вас обманула. Это произошло много позже, когда мы с Максом собирались сюда. Тут я ему и сказала: «Теперь едва ли тебе придется подрываться со мной на одной гранате. Давай учи!»

И хотя я оказалась не очень сообразительной, он меня все-таки выучил кидать гранаты.

Щелк! «Принято — по́нято». Макс перешел на приём. Все равно слышно. Или уже чудится: «Та-та-та-та»? Долго, однако. Что они могут там передавать? Остро очиненный карандаш в пальцах Макса прыгает по бумаге, нанося летучие значки. Словно следы птицы на песке. Ужасно долго. Бесполезно ломать себе голову, что бы это могло быть. Ориентировку насчет нового оружия немцев мы приняли. Инструкцию по технике — тоже. Даже с успехом в работе нас уже поздравляли. Господи, что с Максом? Он лежит пластом, уткнувшись носом в разостланную на снегу шинель, разбросав руки и ноги.

—      Макс, что с тобой, Макс?

Он вскакивает, как пружиной подброшенный, рыжие волосы отливают медью.

—      Просто греюсь на солнце. Хорошо! — Ясно видно, что он собирается подкинуть меня на воздух.

—      Verrückter Kerl! Сумасшедший! Я запрещаю тебе выкидывать штуки, пока тут разбросана твоя музыка!

—      Цум бефель, — говорит мне Макс, словно фельдфебелю.

—      А то сдам в маршевую роту, — говорю я.

Макс делает умоляющее лицо.

—      Только не против партизан, господин фельдфебель! У меня жена и торговое дело в Нойхафене.

—      Это тебе будет стоить тысячу марок. Имперских, а не оккупационных.

—      Абгемахт!

Мы собираем всё и суём в сумку. У нас отличное настроение: удачно отстукались. Каждый раз, когда это происходит, нам хочется кувыркаться через голову. И страшно интересно знать, что именно там настукано. Но это будет известно только вечером.

Когда мы вернулись, компания сидела за двумя сдвинутыми столиками.

—      Мы думали, что вас утащили партизаны. Разве можно так далеко заходить? — сказал шофер Курт, напарник Ганса. Его добродушное лицо было словно налито бурачным соком.

—      В конце концов вы могли бы со своими любовными утехами устроиться где-нибудь поближе! — плотоядно улыбаясь, просипел Кукис, навсегда потерявший голос в Пинских болотах.

Здесь было два шофера, один музыкант и один ассенизатор. Между тем обсуждались вопросы высокой политики с большей или меньшей степенью осведомленности. Все умолкали, когда рот раскрывал Норман. Но потом, когда все выпили как следует, его уже никто не слушал, и ему приходилось привлекать к себе внимание какими-либо сенсациями. А Макс умело подогревал его честолюбие.

Потом прибыл Ганс, встреченный песней: «Капуста растет по низинкам, где плещется близко вода». Ганс сказал, что имеет дело с кислой капустой, которая требует плеска не воды, а шнапса, но так как он за рулем, то ждет угощения в городе.

Спели хором «Дорфмузик», а потом я пополнила свой коронный номер: «Сегодня ночью или никогда».

Когда погрузились в «капустный шевроле», уже смеркалось. С хохотом мужчины подсаживали нас в кузов.

—      Почему у тебя в машине так воняет? — спросил ассенизатор.

—      Посмотри, какое свинство сделал нам интендант. — Ганс выбил крышку бочки, женщины с визгом заткнули носы. — Я должен везти обратно почти полную бочку полужидкого дерьма.

—      А ты взял акт о негодности капусты? — спросил Курт.

—      Думать надо!

Поднялся ветер. На ходу нас пробирало до костей. Все дремали, уткнув носы в воротники.

Я тоже дремала, положив голову на плечо Макса.

—      Маленькая, проснись! Мы, кажется, попали в скверную историю! — Макс шептал мне в самое ухо.

Машина стояла. Впереди, сколько было видно, выстроились в один ряд грузовики, в другой — легковые машины.

Фельдполицисты с фонариками шныряли между ними.

—      Что там еще? — зевая, спросил Курт и сейчас же опустил на кулак тяжелую голову.

—      Похоже, что повальный обыск, — прошептал Макс.

Не трогаясь с места, мы обшаривали глазами кузов, оценивая обстановку. Компания устроилась впереди, где кабина водителя загораживала от ветра. У заднего борта стояла злополучная бочка, накрытая поверх деревянной крышки мешковиной.

Мы оба смотрели на эту бочку как загипнотизированные: «белка» была у нас в кожаном чехле, застегнутом на «молнию»...

Фельдполицисты без стеснений расталкивали всех, раздраженные тем, что у них пропало воскресенье.

...Когда они ушли, никто уже не хотел спать, все ругали на чем свет стоит полицию и порядки на дорогах.

Вынуть рацию из бочки не было никакой возможности, и Макс предложил Гансу помочь сгрузить вонючую капусту и помыть машину.

—      Ты шикарнецкий парень, — сказал растроганно Ганс.

Вечером оказалось, что мы приняли подтверждение наших сведений.

Можно было считать, что основное сделано, но Макс погружался с головой в котёл, продолжающий кипеть в этом госпитале. На моих глазах засасывало Макса. Я не могла оторвать его от вновь и вновь возникающих дел и не знала, нужно ли это делать.

Мы узнали всё о секретном объекте под «фальшивой деревней». Но Макс каждый день приносил какие-то новости. Иногда мелкие, они били все в одну точку. Это были как бы обрывки одного большого плана, который целиком еще не был собран. Уже проступали главные его черты — намечалась операция специальных горно-егерских частей в лесном массиве, имевшем на карте форму «опрокинутого кувшина». Прочесав леса, ударные батальоны должны были ударить во фланг нашей армии, стоящей на