робкий, впечатлительный, любимец матери, Лиза — «девочка-гусар», как звал ее отец, живая, бойкая, своенравная, любительница всякого рода спорта, отчаянная наездница, смелая и своевольная — любимица отца, всегда сетовавшего на судьбу, что не Лиза родилась мальчиком, а Саша. Отец и дочь были неразлучны. Ходили на охоту, ездили верхом, катались на рысаках, причем Лиза всегда правила лошадьми, и правила смело и мастерски, к большой гордости отца. Весною этого года, уже после смерти отца, Саша поступил вольноопределяющимся в один из уланских полков и, пробыв в полку с месяц, приехал к матери в именье на каникулы.

В июле вспыхнула, так неожиданно для всех, война. Катенина полетела в Петроград устраивать, чтобы сын не шел на войну. С помощью друзей покойного мужа ей удалось устроить его перевод в наш полк, который почему-то предполагали сначала на войну не отправлять, но не успели окончиться все формальности по переводу Саши Катенина, как полк получил приказание спешно идти в Австрию. Обезумев от горя, Катенина вернулась в имение, где оставался ее ненаглядный Саша, но здесь ее ожидал неожиданный сюрприз: ее дочь, Лиза, исчезла, захватив документы Саши и его обмундировку. На своем туалетном столе Катенина нашла коротенькое письмо беглянки:

«Мама, я знаю, насколько ужасна для Вас разлука с Сашей. Боюсь даже, Вы ее не перенесете. Меня Вы любите значительно меньше, не подумайте, ради бога, что это упрек, я только констатирую факт, а потому и разлука со мной Вам не будет так ощутительна. К тому же я сильнее, здоровее и смелее Саши, лучше управляю лошадью, способнее ко всякого рода физическому труду; словом, я больше мужчина, чем он, и убеждена, буду полезнее его на войне, а потому решила идти за него. Зная, что он будет протестовать, я ушла потихоньку. Имея нужду в деньгах, я взяла их Вашим именем у управляющего. Пятьсот рублей. Пока, я думаю, этих денег мне хватит надолго, но если понадобится еще, попрошу Вас выслать. Адрес мой я Вам вышлю, как только устроюсь.

Ну, милая мама, заочно крепко Вас целую, надеюсь, Вы от души простите меня за мое своевольство, впрочем, Вы всегда жаловались, будто я «плохо действую на Ваши нервы» своими сумасбродными выходками.

Ваша горячо любящая дочь Лиза, а с сегодняшнего дня вольноопределяющийся N-гo драгунского полка Александр Катенин».

Вот, милая Таня, какие казусы случаются на войне. Все, что я сообщил тебе, я узнал от самого Саши, но, кроме меня, командира полка и нашего врача, никто ничего не знает. Командир полка, по своему великодушию, решил молчать и делать вид, будто ему ничего не известно, иначе, если поднять дело, старухе Катениной, а главным образом, ее ненаглядному сыночку грозит тяжелая ответственность. После войны все это как-нибудь уладится, во внимание к подвигам сестры, будет помилован брат, благо он к тому же больной и хилый и все равно был бы только вреден по своей бесполезности.

В полку офицеры, конечно, кое о чем догадываются, но делают вид невинности, чтобы не смущать Сашу, что же касается солдат, то тем и в голову не приходит что-либо подозревать, наружность Саши и его поведение при раздаче крестов их не удивляет; в глазах солдат, Саша, хотя и «молодчина-парень», а все же «барчонок», стало быть, существо нежное, впечатлительное.

Ну, милая Таня, заочно крепко тебя целую и страстно мечтаю о той блаженной минуте, когда буду иметь возможность поцеловать тебя не только одной мыслью... Но когда это будет? Твое упорное молчание порождает во мне очень грустные предчувствия... Милая Таня, неужели ты окажешься такой жестокой, что, озарив меня лучом ярко-ослепительного света, безжалостно бросишь меня одного в сумрачных потемках моей жизни?

3-го ноября. Вчера не успел отправить письма. Ординарец уехал, не доложив мне... Вчера для меня был день огромного огорчения... Случилось большое несчастье... Вечером разорвавшимся на коновязи снарядом тяжело ранен мой лучший друг Миша, наш всеми любимый Мефистофель. Он вышел посмотреть, как на уборке фельдшер промывает мокрецы его лошади, и в эту минуту разорвался снаряд. Лошадь Миши разорвало на части, фельдшеру раскололо череп, а Мише попало несколько шрапнелек в грудь и в ноги. На соседней коновязи было переранено еще четыре лошади и два нижних чина, но этих, кажется, легко. Ах, если бы ты знала, какая это для меня потеря. Я теперь остался совсем один... Хоть теперь, видя мое одиночество и горе, напиши мне, утешь меня своей лаской, ободри надеждой на счастливое будущее... Ты одна моя радость в жизни, одно мое утешение, моя бодрость, моя вера... Пиши, ради бога, пиши... или ты боишься довериться мне? Или твои принципы не дозволяют любовной переписки между замужней женщиной и тем, кто ее обожает... но после наших «трех дней» какие еще могут быть ссылки на принципы и допустимо ли недоверие? Ах, Таня, Таня, как ты мучаешь своего безумно обожающего тебя Валю.

4-го января 1915 года.

Милостивый государь

Валериан Павлович.

Из Ваших писем, к большому моему удовольствию, я убедилась, что мои первые два письма Вам до Вас не дошли. В этом случайном обстоятельстве — пропаже моих первых двух писем, написанных сряду после Вашего отъезда, я вижу как бы перст божий и его ко мне милосердие. Эти два письма были как бы продолжением тех «трех дней», воспоминание о которых жгет мой мозг раскаянием и стыдом. Не знаю, как «это» могло случиться со мною... Какое-то дьявольское наваждение, нелепый порыв, минута позорной слабости, которую Вы сумели использовать для цели Ваших наслаждений... Я не укоряю Вас, из тысячи мужчин девятьсот девяносто поступили бы на Вашем месте, как и Вы, для этого вы все мужчины слишком достаточно эгоистичны и развращены... Какое вам дело до того, какими нравственными муками искупает женщина Ваши «блаженнейшие минуты в жизни». По Вашему мнению, все произошедшее между нами «упоительное блаженство», «преддверие рая», «луч солнца» и т. д., и т. д., цитирую эпитеты Ваших писем, а на мой взгляд, это непростительная ошибка, грязная клоака, загрязнившая мою душу... О, с каким омерзением вспоминаю я эти несчастные «три дня», которые Вы так воспеваете... Я вся содрогаюсь, перебирая в памяти грязные подробности этого безумного увлечения... Все эти отдельные кабинеты в ресторанах, номер гостиницы, куда Вы меня таскали, эти ночные ужины с ликерами, шампанским и наглыми лакейскими рожами, все это кажется мне одним сплошным зловонным болотом, и я вся трепещу от бессильной ярости на себя за то, что я допустила волочить свое тело по всей этой грязи.